На перекрестках встреч: Очерки
Шрифт:
– Каждый день, – с улыбкой жаловался пианист, – упражнения, репетиции, концерты, интервью, деловые встречи, снова репетиции… Иногда играю не до двух часов ночи, как обычно, а до шести-семи утра. Месяцами бывает, что не удается поспать две ночи подряд…
Спустя несколько лет в один из приездов в Америку я вновь увидела Клиберна в доме импресарио Соломона Юрока, к тому времени уже умершего. Ван сидел усталый, измученный, осунувшийся, мало чем напоминавший того брызжущего энергией человека, который говорил со мной в Москве. Я спросила, почему он так выглядит.
– Вынужден работать, как машина, – горько отвечал музыкант. – Мне платят большие деньги, и я люблю трудиться. Надо обеспечивать
Это был искренний ответ, иного я и не ждала. Силы его подорваны, организм с трудом справляется с нечеловеческой нагрузкой и заметно истощен. Поначалу съемка в кинофильме или выступления на телевидении сулили ему многие тысячи долларов, но он отказывался использовать свой успех лишь в этих целях. Зато всевозможные коммерческие и финансовые агенты, адвокаты, секретари, представители фирм и прочие личности, делающие бизнес, немало подзаработали на имени Клиберна. Взыскательный и честный музыкант не мог, тем не менее, устоять против посулов концертных акул, пожиравших его талант с неумолимой быстротой и жестокостью хищников. Когда-то известный американский музыкант Иосиф Гофман сказал: «Пока ты никому не известен, общество способно уморить тебя голодом. Как только ты прославишься, оно готово заездить тебя до смерти». Примерно та же участь была уготовлена и Клиберну. Сделав из него источник наживы, выжав все соки таланта, деловые люди концертного мира бросили за ненадобностью свою очередную жертву, тут же позабыв имя артиста.
– Я думаю, что это сон. Если это так, то я не хотел бы никогда просыпаться, – говорил пианист во время почестей, оказанных ему на родине после московского конкурса.
Однако сон наяву продолжался недолго. Когда я впервые приехала в Америку в начале 60-х годов, витрины магазинов грампластинок уже не пестрели фотографиями Клиберна, да и спрос на них был не тот, что в дни «великого бума». И никто не помнил, за каким столом ресторана «Рейнбоу Рум» сидел совсем недавно популярный музыкант. Не находились и отважные любители музыки, чтобы проделать две тысячи миль ради встречи с пианистом и его романтичным искусством.
– Скажи, Ван, было ли у тебя время для серьезных занятий музыкой, постоянного совершенствования мастерства, постижения глубинной сущности того, что исполняешь? – спросила я Клиберна, когда мы беседовали с ним в конторе Юрока.
– К сожалению, нет, – отвечал он. – Бесконечные концерты лишили меня подобной возможности.
Этого опасался еще Дмитрий Дмитриевич Шостакович, когда задумывался о будущем молодого лауреата конкурса.
– Как бы то ни было, – заметил тогда Юрок, – влияние на современников он оказал огромное. Его эмоциональность, поэтичность стиля, понимание красоты, какой ее представляли классики, наконец, неповторимость индивидуальности пробудили широкий общественный интерес к развитию американской культуры, вызвав не одну волну критики недостатков в музыкальном воспитании и образовании на континенте.
Согласилась я с Юроком и в том, что своими мыслями, поисками и озарениями, самой сутью своего таланта Клиберн, безусловно, принадлежит своему времени и его искусство вобрало в себя всю поразительную сложность человеческого мировосприятия, все, что открылось в нем, как в художнике. Открылось не за океаном, на его родине, а у нас, в нашей стране, идущей по пути сознательного переустройства общества. Искусство Клиберна никогда не было бесстрастным. И я понимаю отвращение, которое питал он, как честный художник, к современной буржуазной действительности, к той лжи, к тому
Ренато Гуттузо
Еще один человек, чей талант воспарил над временем, над преходящими людскими страстями, дал мне многое в постижении связи искусства с жизнью, связи не отвлеченной, а рожденной революционной историей, передовым мировоззрением, утверждающим красоту труда. Это прогрессивный итальянский художник лауреат Ленинской премии «За укрепление мира и дружбы между народами» Ренато Гуттузо, чьи полотна хорошо известны во всем мире.
Вот творец, для которого культура и политика никогда не обходились друг без друга. Вот человек, потрясший меня удивительной смелостью гражданина, художника, борца.
Ему не было и двадцати, когда он возглавил в Милане творческую группу молодежи, активно выступающую против. «Novecento» – реакционного направления в искусстве, благословляемого тогда самим Муссолини. В 1937 году художник пишет знаменитый «Расстрел в степи», картину, посвященную памяти убитого фашистами Гарсиа Лорки. Под впечатлением расправы гитлеровцев с 320 итальянскими антифашистами Гуттузо сделал серию гневных обличительных рисунков «С нами бог!». По сути, с этих работ, известных миллионам людей, и началось мое знакомство с ним.
Несколько позже в альбоме, изданном в Риме, я увидела репродукции его полотен и рисунков, созданных по мотивам произведений великих живописцев прошлого и явившихся как бы своеобразным прочтением классики. В них сквозило желание художника не скопировать творения выдающихся мастеров, а внести современный смысл в знакомые сюжеты – Гойи, Курбе, Дюрера, Моранди, Рафаэля, Рембрандта, Рубенса.
Поразила меня и серия литографий к «Сицилийской вечерне» Микели Омари и «Персидским письмам» Монтескье.
Гуттузо на своих полотнах изобразил столько разных героев, что никто не отважился бы их сосчитать. И в каждом из них – свой характер, душевный настрой, привычки, своя, тонко подмеченная и ярко запечатленная внешность.
Вспоминаю первую нашу встречу в одном из залов Академии художеств, где была организована выставка Гуттузо, в то время уже почетного члена Академии художеств СССР, автора полутора тысяч произведений, дышащих верой в человека, его высокое предназначение.
Гуттузо живо интересовался народной песней, ее истоками, исполнением и исполнителями. Рассказал о популярности «Сицилийской тарантеллы», танца, совершенно забытого на его родине в Сицилии и возвращенного народу благодаря усилиям народного артиста СССР Игоря Моисеева и танцоров основанного им ансамбля.
Зашла речь и о реализме, о современном искусстве на Западе.
– Западное искусство первых тридцати лет нашего века, – говорил Гуттузо, – было направлено в основном на решение отдельных чисто художественных проблем и побудило художников больше заниматься формой, что в ряде случаев привело к «искусству для искусства». Появились, с одной стороны, искусство произвола, а другой – натурализм. Вот и получилась ситуация, когда перестали замечать главное – человека, словно позабыв о его существовании. Одна из проблем наших дней – вернуть живописи человека, восстановить единство изображаемого и реального. Это обязывает художника к непрерывным поискам, к дерзанию, познанию действительности.