На перекрестках встреч: Очерки
Шрифт:
Меня поразило, с какой увлеченностью болгарские ребята постигают свою народную песню. Порадовалась и тому, что после школьных занятий в процессе подготовки уроков на следующий день школьники забегают в специальные музыкальные клубы, чтобы под руководством педагогов двадцать-тридцать минут поупражняться в пении гамм и этюдов.
Поговорила я с нашими болгарскими друзьями, посмотрела, как с детства прививается любовь к музыке в Чехословакии, и захотелось мне, чтобы у нас художественному воспитанию уделялось большее внимание. Смею утверждать, что чаще всего в школах крупных городов (в поездках по стране я не упускаю возможности посещать уроки музыки), а в районах и на селе тем более уроки пения проводятся кое-как. Почему? Потому, что этот предмет отнесен к числу «необязательных». Школьники у нас учат географию, историю, обществоведение, правоведение… И это естественно: без усвоения разносторонних знаний о своей Родине нельзя называть себя гражданином СССР. Но почему же урок
В начале восьмидесятых я снова (в который раз) приехала в Прагу, теперь уже с Государственным республиканским ансамблем «Россия». И опять меня захватил круговорот насыщенной впечатлениями жизни. Писать о пережитом я не могу без волнения – такими теплыми, искренними, по-настоящему братскими были эти встречи. Сколько цветов, улыбок, рукопожатий! Как тут не вспомнить слова Чайковского, потрясенного пылким приемом пражан: «И все это совсем не мне, а голубушке России!»
Между Эльбой и Одером
Германскую Демократическую Республику я посещала чаще, чем любую другую страну мира. Бывали периоды в моей жизни, когда я приезжала туда не просто ежегодно, а несколько раз в году. В моем дневнике сохранилось множество записей о пребывании в братской стране, но и по ним я не смогу сколько-нибудь точно определить количество и время встреч за Одером.
Начну сначала – с первых поездок в ГДР в 50-х годах.
Помню аэродром, расположенный довольно далеко от Берлина, широкое асфальтированное шоссе, слева и справа от которого утопали в зелени садов крытые красной черепицей небольшие уютные домики. Чем ближе мы приближались к центру города, тем чаще встречались новостройки. Берлин и еще Дрезден пострадали во время минувшей войны больше других городов Германии.
– В феврале сорок пятого, – рассказывал сидевший за рулем автомашины сотрудник посольства, – когда уже стал для всех очевиден крах Гитлера и противовоздушная оборона Германии была полностью дезорганизована, американская и английская авиации показывали «образцы» бомбометания. В течение часа сотни самолетов засыпали бомбами жилые районы Берлина, где не было ни казарм, ни заводов, ни военных объектов. Погибло за этот час тридцать тысяч гражданского населения. Еще больше – почти сорок тысяч – жертв было в Дрездене. Четырехмоторные бомбардировщики типа «Ланкастер» английского королевского военно-воздушного флота и «летающие крепости» США при поддержке штурмовиков первой эскадры американского военно-воздушного флота в течение нескольких минут превратили Дрезден в развалины. Операция из трех воздушных налетов под кодовым обозначением «Удар грома» закончилась тем, что огонь бушевал восемь дней и ночей. И теперь из года в год поздним вечером 13 февраля – а именно вечером и началось это зверство в 1945-м – двадцать минут гудят колокола всего Дрездена в память о зловещих событиях в истории города.
– Это не борьба, а просто варварски бессмысленное убийство и разрушение, – заметила я.
– Причем подвергались этому разрушению как раз те районы, которые впоследствии должны были оказаться в советской оккупационной зоне. А бомбометание над Веймаром? Над городком, не имеющим никакого военного значения, появился американский самолет. Летчик спокойно выбрал цель и сбросил бомбу на гордость Тюрингии – драматический театр, где еще при жизни Гете и Шиллера ставились их пьесы. Об ошибке не могло быть и речи, ибо это был единственный самолет и единственная бомба, сознательно и точно сброшенная на театр. Американский варвар кинулся разрушать в Германии то, что в ней осталось самое лучшее, что являлось достоянием всего человечества, – огромной ценности памятник культуры. Да и сам город – сердце культуры нации, один из красивейших городов Европы. Обязательно побывайте в нем. Дорога до Веймара превосходная, да и расстояние всего около пятисот километров – не так уж много.
Я воспользовалась советом и в один из солнечных дней отправилась в Веймар. Дорога действительно была в идеальном состоянии, и автомашина быстро доставила
– Гете выразил желание быть похороненным как можно скромнее, – объяснили мне.
(Годы спустя правительство ГДР приняло меры по переустройству места вечного покоя двух гениальных людей. Потом я видела памятник Гете и Шиллеру, установленный в центре города на площади перед старинным зданием Национального театра, который помогали восстанавливать советские солдаты. Два поэта стоят, соединив руки в крепком рукопожатьи. В их взгляде и душевная сила, и простота, и вдохновение.)
С кладбища я направилась сначала в дом, где жил Гете. Он расположен на небольшой площади, низкий, двухэтажный, с мансардой. Просторный вестибюль, украшенный бронзовыми статуями. Широкая лестница на второй этаж, спроектированная самим Гете. В комнатах, принадлежащих лично Гете, куда никто, кроме него самого, не имел доступа, все сохранено в том виде, в каком было при жизни поэта. Простой, сколоченный из досок стол. Книжный шкаф. Высокий пюпитр, за которым работал Гете. Одна из комнат целиком занята шкафом с маленькими ящичками, где помещаются геологические коллекции Гете: минералы со всего земного шара, которые присылали поклонники поэта, зная его любовь к естествознанию. В небольшой спальне – кровать, над ней – коврик, рядом маленький столик и кресло со скамеечкой для ног. В этом кресле и умер Гете.
Дом Шиллера немного повеселей. На окнах зеленые жалюзи, стеклянные витрины с первыми изданиями его произведений, рукописи, письма, заметки.
– Шиллер внес существенный вклад в превращение Веймара тех лет в ведущий центр прогрессивной национальной культуры Германии, – рассказывал служитель музея, – а также в формирование целой культурной эпохи, обобщаемой понятием «веймарский классицизм». Жизнь, деятельность и творчество Шиллера побудило революционную Францию оказать ему почести, которыми удостаивали немногих: Шиллеру присвоили звание почетного гражданина Французской Республики. Присланная ему грамота была подписана Дантоном и свидетельствовала о благородстве ее владельца больше, нежели частица «фон» в имени Шиллера, которому за три года до смерти веймарский герцог Карл Август, известный своими гуманистическими взглядами, присвоил наследное дворянство.
– Чтобы пополнить ваши познания о жизни Гете и Шиллера, – советовали мне немецкие друзья, – следует непременно посетить Йену. И Гете, и Шиллер во второй половине XVIII века были там самыми знаменитыми людьми, а старейший в стране университет носит имя Шиллера. Тут недалеко, дорога займет у вас немного времени.
И вот я в городе, знаменитом еще и своей превосходной оптикой, вырабатываемой заводом «Карл Цейс».
Действительно, в Йене я узнала много интересного из уст местного ученого А. Гофмана – министра Веймарского княжества. Гете приводила в Йену его служба, а Шиллер был профессором университета. В обязанности Гете входило также решение вопросов, связанных с деятельностью университета, и этим он занимался с большой охотой. Гете писал Шиллеру, что благодарен Йене за «много продуктивных моментов» как в своем поэтическом творчестве, так и в научных исследованиях. Еще и сегодня в Йене можно увидеть остатки здания, в котором находился анатомический театр, где Гете обнаружил не известную до тех пор специалистам челюстную косточку.
В 1841 году в Йенском университете было присвоено звание доктора философских наук Карлу Марксу, который учился тогда в Берлине. Свою рукописную диссертацию он переслал декану философского факультета профессору Бахману. Прочитав ее, Бахман сказал, что эта работа свидетельствует об уме, проницательности, а также о большой начитанности автора и потому считает его исключительно достойным звания доктора философии.
Вернувшись в Веймар, я успела ознакомиться с музеем Листа. Внимательно рассматривала слепок рук величайшего пианиста и не менее великого труженика. Здесь же стоят рояль фирмы Бехштейн, чьих клавиш касались его пальцы, и передвижная этажерка для нот. На стене – фотография Листа в последние годы жизни. Умный, чуть скорбный взгляд…