На перекрестках встреч: Очерки
Шрифт:
– Я хорошо знаю Антона Яковлевича, – заметила я.
– Да нет же, – возразил он мне. – Ты говоришь о Пытеле-старшем, а это Пытель-младший, его сын. Юрий Антонович тоже уролог, доктор медицинских наук, профессор и заведует кафедрой урологии в Первом Московском медицинском институте. Таких именитых урологов у нас в Москве, а может и в стране, всего двое: профессор Лопаткин (ныне Н. А. Лопаткин – академик АМН СССР. – Л. 3.) и профессор Пытель-младший.
Меня это заинтересовало, но встретиться с Юрием Антоновичем тогда ие удалось. Прошли годы. Однажды зимой я довольно сильно простудилась, однако, не долечившись,
Пытель-младший встретил меня с предупредительностью и вниманием, которые свойственны настоящему доктору, чуткому и отзывчивому. Его кабинет напомнил мне кабинет Героя Социалистического Труда, народного артиста СССР И. А. Моисеева, художественного руководителя ансамбля народного танца СССР. В этом кабинете было не меньше сувениров и памятных подарков, чем у знаменитого хореографа. Как объяснил мне потом
Юрий Антонович, многие из них – дар клинике от шефствующих и подшефных учреждений, зарубежных учеников и коллег.
На рабочем столе профессора – книги по специальности, статьи, журналы и множество почти одинаковых записок, в которых, как оказалось, сосредоточены наиболее важные текущие дела и заботы.
Я сразу очутилась в довольно необычной для меня атмосфере повседневной работы Юрия Антоновича. Телефоны звонили почти непрерывно. Сижу рядом и невольно слышу голос на другом конце провода:
– Юрий Антонович?
– Да.
– Здравствуйте. С Новым годом!
– И вас тоже поздравляю.
– Это Назарова Ирина Петровна из Алма-Аты.
– Слушаю вас, Ирина Петровна, внимательно. Что случилось?
– Ничего. Вы не помните меня?
– Пока что-то не припоминаю.
– Ну как же, вы мне такой булыжник из почки удалили…
– Когда?
– Двенадцать лет назад.
– И что же?
– Ничего. Все у меня хорошо. Просто я вам звоню, чтобы поздравить с Новым годом и пожелать здоровья и успехов.
– Спасибо.
Не успел Пытель положить трубку, как зазвонил другой аппарат.
– С вами говорит из министерства (слышна фамилия)… У вас готовят к операции (далее следовали фамилия, имя, отчество больного). Пожалуйста, отнеситесь повнимательнее и прооперируйте как следует.
Профессор резко кладет трубку.
– Удивительно, – восклицает он, – как можно не понимать, что мы не делаем операции одному больному хуже, другому лучше. Для врача все больные равны, и любая операция, будь она самая простая или самая сложная, одинаково ответственна и должна быть выполнена на высоком профессиональном уровне. Мы считаем, что залог успешного лечения больного во многом определяют полнота предоперационного обследования, максимум информации не только о пораженном органе, но п о стадии
болезненного процесса, его локализации и распространенности, индивидуальных особенностях течения, резервных возможностях организма. Лечение каждого больного индивидуально, и в этом сказывается умение доктора владеть искусством врачевания. До операции он должен предусмотреть и продумать использование многочисленных сложных методов обследования. Научно-технические достижения позволяют сегодня
– Юрий Антонович, что с японскими анализаторами будем делать?
– Как что делать? Использовать для службы здоровья. И не тяните время. Действуйте предельно быстро.
– Вам, как хирургу, часто приходилось рисковать? – задаю наконец я свой давно волновавший меня вопрос.
– Я не имею права рисковать вообще, если не убежден, что мои действия позволят улучшить состояние пациента, сделать шаг к выздоровлению. Пойти на риск можно, если он обоснован и оправдан. Риск ради риска – положение в хирургии нетерпимое.
Иногда сама жизнь заставляет идти па сложные и обширные операции, порой находящиеся на грани возможного и невозможного. Но при этом следует непременно помнить, что обследование каждого больного, его предоперационная подготовка и само оперативное вмешательство – это творческий процесс. В хирургии совсем не так, как думают некоторые обыватели: этот мягко режет, а тот твердо пилит. Люди разные, и операции разные, непохожие одна на другую. Действия хирурга и после операции – очень ответственный момент: надо быть во всеоружии и в какие-то доли секунды принимать правильное решение.
В дверь кабинета постучали. Вошли трое молодых парней в белых халатах.
Пытель повернул к ним голову и вопросительно взглянул.
– Анализы подтвердились, – произнес один из них после небольшой паузы.
– Дотянули… – тихо, но грозно проронил профессор. Затем встал из-за стола, подошел к молодым людям и начал по очереди спрашивать с каждого.
– Почему не сделали все, как полагается и вовремя? Что молчите? Ну и работнички! Чтоб глаза мои вас не видели…
Все трое дружно ретировались за дверь…
– Вы часто ругаете помощников? – спросила я.
– По мере необходимости. Это серьезная воспитательная мера. Меня много ругали и отец, и учителя. Я им за это очень благодарен. Я ругаю намного меньше. В хирургии нельзя без строжайшей дисциплины, единоначалия, «новгородского вече» здесь быть не должно. Требовательность и еще раз требовательность. Мой отец был очень строгим и требовательным человеком, за это я ему благодарен. Он меня к науке близко не подпускал, пока я не прошел хорошую школу у операционного стола. Когда окончил институт, мог сразу остаться в аспирантуре, но отец не позволил. И только через восемь лет, когда набрался практики, получил благословение защищаться. Отец с меня, как говорится, три шкуры снимал, хотя и был в общем-то добрым человеком. Принесу статью – не так. Исправлю – опять не так. Пока раз семь-восемь не переделаю, в печати она не появится. Он и к помощникам и к ученикам был крайне требователен, не терпел разгильдяйства, разболтанности, сам был образцом аккуратности, точности, подтянутости. Не любил людей ограниченных, без кругозора, считая, что если у врача нет кругозора – нет и контакта с пациентом.