На последнем сеансе
Шрифт:
Подписи не было.
Я вновь перечитал письмо и подумал, что… Господи, прости! Мне стало стыдно того, о чём я подумал, и утешился лишь тем, что мои мысли Цицерон мог и не разгадать.
– Иди! – очень вежливо попросил я животное.
Цицерон сбежал по лестнице.
Я вернулся в комнату и опустился в кресло. В памяти всплыла где-то прочитанная фраза: «Огонь в костре погас, и ни к чему разгребать охлаждённую золу».
Из книжного шкафа глянула на меня фотография отца.
– Если напоминаешь мне о милосердии, – отозвался я на взгляд отца, – то я помню…
Телефон.
– Чем-то занят? – спросила дочка.
– Прислушиваюсь к своему дыханию.
– Зачем?
– Любопытная музыка.
– Папа?
– Что?
– Нет, ничего.
Вспомнилось, как, уходя из этого мира, отец мне сказал, что самое трудное в жизни – это оставаться мужчиной.
Мне захотелось
– Дочка, – сказал я.
– Что?
– Нет, ничего.Звонил поэт Зив.
– Никогда мне не нужна была женщина так, как в эти дни. Как быть?
– Придётся подождать, – сказал я.
– Чего? – не понял Зив.
– Подожди, пока наступят другие дни…
Лето, осень, зима, весна – Юдит не возвращалась. От улиц Тель-Авива по-прежнему веяло тоской, а от вечерних зданий отражался недовольный свет. Если верить Монтеню, то стоит человеку увидеть весну, лето, осень, зиму, как ему это покажется вполне достаточным, чтобы поверить в то, что повидал всё, и что ничего нового ему больше не покажут. Но кто Монтеню поверит?
Порой мне казалось, что моя жизнь вот-вот лопнет, и, не доверяя ночам, я боялся уснуть, карауля свою жизнь. Мой караул звучал в унылом фа-миноре.
Однажды я не сдержался.
Я надавил на дверной звонок того дома, и передо мной выросла пухленькая женщина со скользящими глазками.
– Мне бы поговорить с Юдит, – произнёс я подчёркнуто-безразличным тоном.
Женщина смотрел на меня так, словно видела перед собой утопленника.
– Юдит улетела, – услышал я.
– Как – улетела?
– По небу. В Африку. Вроде бы в Южную Африку. С тем парнем, у которого на улице Шенкин большая бухгалтерская контора. Неотразимый молодой человек, умница. Знал, чем девушку осчастливить… Он щедро одаривал Юдит обувью.
– Обувью? – растерялся я.
– Десятками пар.
– Ну и…
– Что – ну и?
– Осчастливил?
– А ты как думаешь?
Я развёл руками.
Женщина приблизила ко мне лицо. Казалось, она собирается обнюхать меня, но она всего лишь поинтересовалась:
– Ты ненормальный?
– Не знаю, – ответил я.
– Почему не знаешь?
– Не знаю.
– Ты не в своём уме! – Женщина торжествующе повела плечами, и под её халатиком всколыхнулись необъятные, широко расставленные груди. – Уж поверь мне: молодой девушке жить, имея туфли, и жить, туфли не имея, – не одно и то же.
Мне стало жаль себя и, спускаясь по лестнице, я принялся думать о том, как мне быть теперь и как мне быть потом. Вспомнился ужасно смешной анекдот: «Одинокий молодой человек спросил: “Девушка, а что вы делаете сегодня вечером?” – “Замуж выхожу!”– ответила девушка. – “Вот как? А потом?”»
Больше я не смеялся, а стонал от боли и бессилия. В голове вертелась обворожительная фраза из Генри Миллера: «Мы должны быть благодарны тем, кто ударяет нас ножом в спину».
– Господи, верни Юдит из проклятой Африки ко мне! – просил я.
И ещё:
– Господи, верни Юдит из проклятой Африки ко мне!
И ещё:
– Господи, не лишай меня разума!
И ещё подумал: «А если Юдит всё же вернётся, сколько пар туфель смогу для неё купить?»
И понял: для того, чтобы не погибнуть, у меня остаётся одна-единственная возможность: придумать себе достойный artifactum любви и тут же в эту ложь поверить.Сознание покинуло архитектора Дова Зейлера на рассвете, а в полдень возле его могилы толпилось человек двадцать. То, что осталось от Дова, увёрнули в белую простыню и опустили в глубокую темень. Я подумал о том, что эта ночь для Дова никогда не кончится, и что ему не хватило жизни для того, чтобы выиграть конкурс, получить приз…
Возле меня кто-то прочёл молитву «Бог дал, Бог взял». Я повернул голову. Читал г-н Бах, председатель конкурсной комиссии городских архитекторов. У него дрожал голос. Верующие люди могут ошибаться и даже делать что-то нехорошее, зато они, не в пример другим, умеют горячо молиться и хорошо каяться. А потом, когда все разошлись, и над кладбищем повисла яростная тишина, Нисим тронул моё плечо.
– Память сохранит, – сказал Нисим.
Я согласно кивнул, припомнив историю с умершим в Париже Шопеном, когда польские патриоты, решив сохранить память о своём национальном достоянии, вынули из выпотрошенного тела композитора несчастное сердце и поместили его в одном из костёлов Польши.
– У каждой памяти свои зарубки, – отозвался я.
Задержав на мне пытливый взгляд, Нисим спросил:
– Помнишь,
– Помню…
В тот день я сидел в кафе, когда появился Дов. Нисим предложил сыграть партию в шахматы, а Дов покачал головой и опустил глаза.
– Мой кот Барсик умер, – сказал он. – Когда взошло солнце, я решил искупать Барсика, а он взял и умер…
«Бедняга Барсик», – подумал я тогда.
Иногда Дов брал кота с собой в кафе Нисима. Барсику нравилось смотреть, как Дов и Нисим играют в шахматы.
– Не верь! – сказал Нисим. – Может, Барсик ушёл не весь? Говорят, что умирает всего лишь тело, а душа продолжает жить дальше…
– Думаешь, что… – насторожился Дов.
– Почему бы нет?
– Глупости это, – сказал Дов. – У Барсика были усы, лапы, хвост, а души не было. У котов не бывает.
– Может, перед тем, как… Барсик какой-то знак подал?
– Я был занят своими чертежами, а Барсик лежал на столе и смотрел, как я работаю. И вдруг он умер…
– Не верь! – повторил Нисим. – Другого выхода у тебя нет. Вбей себе в голову, что другого выхода нет. Когда загорелся мой танк, и нас, раненых, забрал в Хайфу вертолёт, я не поверил, что мой танк совсем уж до конца погиб. Я лежал в госпитале и не верил. И сейчас не верю. Говорю себе: «Мой танк стоит там, в поле. Просто вокруг моего танка высокая трава выросла, и он теперь не заметен. Нет, весь погибнуть мой танк не мог…»
– Как же так? – не понимал Дов. – Не верить, что мой кот Барсик умер?
– Не верь!
– Не верить?
– Нет!
И вдруг Дов взглянул на часы и сорвался с места.
– Куда?! – испугались мы.
– Пойду я, – сказал Дов. – Время кормить Барсика.Над кладбищем сверкало солнце, и пролетевшая птица вроде бы хохотнула.
Я посмотрел на небо и подумал: «Как может птица веселиться здесь, и как может здесь так бессовестно сверкать солнце?»
– Что? – спросил Нисим, перехватив мой взгляд.
– Солнце горит, словно шапка на воре! – возмутился я.
Нисим задумчиво поскрёб небритый подбородок.
– Скоро и за нами придут, – сказал он. – Обойти эту территорию никаким манёвром не получится…
Я укоризненно покачал головой:
– Эй, полковник!
На верхней губе Нисима выступили капельки пота.
– Не могу взять себе в толк, отчего, когда начинаешь вроде бы привязываться к жизни, она вдруг от тебя ускользает.
– А ты в это не верь. Изо всех сил прикинься слегка глухим, слегка незрячим…
Нисим устало улыбнулся.
– А ты что – себя обманываешь? – спросил он.
– Стараюсь.
– Получается?
– А ты как думаешь?
– Дзадзен… – прошептал Нисим.
– Что?
– Перед предстоящим боем наш дивизионный инструктор советовал заниматься упражнениями дзадзен. Он считал, что упражнения дзадзен помогают бойцам избавиться от лишних мыслей и позволяют удержать голову в полной пустоте.
– И что же, – спросил я, – дзадзен помогал вам облегчить голову?
Нисим судорожно вздохнул и, сплюнув себе под ноги, направился к воротам (выходу из кладбища).
Я подумал о Дове: «Он ушёл из этой жизни».
Потом подумал о Юдит: «Она ушла из моей жизни».
Во рту я ощутил вкус горечи.
Постояв ещё немного над могилой Дова, я повернул к сектору «И – К».
Там, пробираясь по узким, тесным тропинкам между могилами, я подумал о том, что мои родители с каждым годом всё более и более мертвеют. Вдруг вспомнился знакомый скрипач, который после того, как он похоронил своего брата, никогда больше на кладбище не приходил. Ни разу. «То, – считал он, – что опустили в землю, можно называть чем угодно, но только не моим братом».
В секторе «И – К» могила моей мамы. Я зажёг свечу и попросил:
– Отомри, мама!
В секторе «Л – М» могила моего отца. Поставив свечу, я сказал:
– Отец, я помню!
В траве за оградой кладбища лежала молодая пара. Кажется, они занимались чем-то большим, чем мне показалось сначала (целованием).
«На здоровье, – подумал я. – И всё же… как они могут чувствовать себя тут, да ещё так – прямо, под взором Создателя? Впрочем, возможно, на минутку-другую Его что-то отвлекло, и на эту пару Он сейчас не смотрит…»
Отвернулся и я.Однажды трое молодых мужчин привели в дом престарелых пожилую рыхлую женщину.
– Мы сильно заняты, – объяснили они доктору, – а за мамой нужен уход.
– Нужен, – подтвердил доктор, и молодые мужчины женщину оставили.
На третий день женщина, некрасиво покачивая немощным телом, направилась ко мне. Казалось, её кости вот-вот развалятся.
– Корман? – улыбнулась она.
Я насторожился: лицо незнакомое, а вот голос…
– Который сейчас год? – спросила женщина.