На санях
Шрифт:
Герр Финек не разрешал задавать вопросы про Бога, требовал учить катехизис и псалмы наизусть, а мадемуазель давала домашнее задание: приготовить Господу вопрос и отвечала либо по Священному Писанию, либо сама. Поэтому Лотти часто думала про Бога.
Был у нее приготовлен вопрос и сегодня.
Сначала мадемуазель, как обычно, объяснила тему урока: «Цель человеческой жизни». И, тоже как обычно, начала вопросом к ученице:
— Ради чего, по мнению вашего высочества, живет человек?
— Смотря какой, — подумав, ответила девочка. — Короли — чтобы хорошо править, дворяне — чтобы верно служить королям, крестьяне — чтобы усердно трудиться, купцы — чтобы
Она была довольна своим ответом. И учительнице он должен был понравиться, особенно про принцесс — Лотти повторила слово в слово то, что мадемуазель твердила по десять раз на дню.
— Нет. — Лоб госпожи Бурде, узкий и желтый между белым чепцом и большими железными очками, нахмурился. — Все люди — короли с принцессами, крестьяне, кто угодно — живут на Земле для одного и того же. Чтобы спасти свою душу. Бог простирает каждому с небес Десницу, но в ответ человек должен тоже протянуть свою руку, приподняться на цыпочки. Если дотянется и крепко ухватится — спасется. Нет — душа сорвется вниз, в темный подвал и будет ждать там, в тоске и ужасе, Страшного Суда.
Лотти содрогнулась, представив, как проваливается в погреба под парадной залой, про которые рассказал лакей. К серым мышам.
Потом учительница говорила, сколько в жизни соблазнов, отвлекающих человека от главной цели. Соблазн — это нечто плохое, представляющееся хорошим. А в помощь нам ниспосланы тяготы. Они представляются плохими, а на самом деле они — благо, только надо их не бояться. Бояться следует соблазнов.
— Запомните верное правило, которое всегда позволит отличить скверное от благого, ваше высочество. Всё скверное дается легко. Всё благое дается трудно. Потому что подниматься вверх труднее, чем скатываться вниз.
Когда пришло время задать приготовленный вопрос, Лотти спросила про то, о чем думала вечером, в чужом, новом доме, полном неизвестных опасностей:
— Если всё на свете создано Богом, почему мир такой плохой? Разве Бог может создавать плохое?
Мадемуазель взяла Библию, раскрыла оглавление. Подумала, отложила. Стала объяснять своими словами:
— Да, в мире много плохого, но есть и хорошее. Много безобразного, но есть и красивое. Много злого, но есть и доброе. Просто плохого, безобразного и злого гораздо больше, чем хорошего, красивого и доброго. И знаете почему? Бог создал хорошего, красивого и доброго ровно столько, чтобы показать человеку: смотри, как должно быть. И живи так, чтобы хорошего, доброго и красивого после тебя на свете стало хоть немного больше. Оставь мир лучше, чем он был до тебя. И есть люди, кто своей жизнью делают мир лучше. Некоторые — намного, как добросклонные короли и принцы, для того и возвышенные Господом над народом. Но есть и монархи, которые, подобно злодею Боунапарте, превращают мир в преисподнюю. Если вы вознесены высоко над людьми, значит Господь возлагает на вас большие надежды. Не подведите Его… А теперь после перемены мы займемся музыкой, ибо она — голос, которым с душой разговаривает Всевышний.
Но голос музыки Лотти слышать не умела, и урок игры на пиянофорте стал всегдашней мукой. Неуклюжие пальцы не слушались, мадемуазель сердилась, грозилась оставить без обеда, чтобы плотское не мешало духу воспарить к божественной гармонии. А плотское мешало и подавало голос голодным бурчанием в животе. Сейчас Лотти предпочла бы удар линейкой или щипки Гусыни, чем снова жевать тайком утащенный кусок хлеба. Принцессы — еще и существа, живущие впроголодь.
Но на следующей перемене,
* * *
В хорошем расположении духа papa всегда бывал шумен и говорлив. Его лицо находилось в постоянном движении: вверх и вниз ходили брови, усы подрагивали закрученными кончиками, под ними сверкали белые зубы, на щеках появлялись и исчезали ямочки, голова словно никак не могла приноровиться к плечам, встряхивала огненно-рыжими кудрями. Лотти знала, что придворные прозвали батюшку Принц Огонь.
Он поднял тост сначала за избавление от постылого Штутгарта, потом за избавление от дорогого Фрица, чтоб ему заплесневеть в Нойес-Шлоссе. Матушка вина не пила, она сидела вялая, завороженно смотрела на посверкивающую искорками серебряную вилку. Батюшкин секретарь барон Розен за избавление от Штутгарта выпил, а зазорный для его величества тост пропустил.
Длинный стол на двадцать четыре персоны был накрыт и сервирован только с одного конца. Во главе — papa в синем фраке и пышном галстухе, слева от него maman, Лотти, Паули и мадемуазель Бурде, справа — только барон и, напротив, пустого соседнего стула малиновый бювар с документами. Должно быть, секретарь не смог пробиться к принцу с бумагами (у батюшки ведь была гостья) и рассчитывал воспользоваться обедом — а также отличным настроением его высочества.
— За обедом малютка Фриц, хочет или не хочет, должен сидеть рядом со своей русской толстухой, — злорадно улыбался papa. — Этого требует церемониал. А дважды в неделю он еще и обязан посещать ее спальню, всё надеется произвести на свет сына.
— Прошу вас, Поль, здесь дети, — тусклым голосом молвила маменька.
Papa не обратил на нее внимания. Он вступал в разговоры с женой, только когда был гневен, а в веселые минуты просто ее не замечал.
— Но только ничего у него не выйдет. Потому что у моего дорого братца никогда ничего не выходит, за что он ни возьмись. Женился на сестре русского царя, чтобы войти в милость этого ханжи Александра и чтобы лишить меня права на престол. Но жена его ненавидит и пишет брату гадости про Вюртемберг. А вместо сына родила дочь! Скоро подагра сведет братца в могилу, и тогда наступит мое время!
— Прошу вас, Поль, здесь дети, — безнадежно повторила maman.
Господин барон сосредоточенно вынимал вилочкой мякоть из эскарго. Лотти мазала булку маслом, наедалась впрок. Барышне полагалось сидеть на таком расстоянии от стола, чтобы видеть носки своих туфель, но кисти рук держать над скатертью. Откусывая или поднося ложку ко рту, следовало наклоняться вперед, держа спину ровно, а потом снова распрямляться. Паули этому искусству еще не учили, девочки ведь становятся барышнями только с десяти лет.
— От царя и вообще от русских надо держаться подальше, — продолжил принц. — Дикая страна, ужасная нация. Уж мне ли не знать. Я и месяца не выдержал на русской службе. Умчался быстрее ветра. Какие рожи, какие нравы!
Он умолк, вертя головой, словно выискивая следующую тему. Так было всегда: papa говорит, остальные слушают.
Шальные зелено-голубые глаза остановились на Вандомской колонне, даже через высокое окно видной не до самой верхушки.
— Вот вам наглядный пример человеческой глупости! Полоумный Наполеон поставил здесь эту нелепицу, потому что хотел сделать bras d’honneur всей Европе.