На скосе века

Коржавин Наум Моисеевич

Чтоб в тоске неудачи Ощутилось острей, Что свобода — не значит Мир свободных людей. Что висит над юродством Тусклой мглы мировой Меч судьбы — вологодский Тот же самый конвой.

XVI

Ладно!.. Люди есть люди — Сгусток плоти земной. Я не знаю, что будет С той и с этой страной. Знаю:

в страшные годы Здесь я лямку тяну. Совесть, Хлеб и Свобода — Всё стоит на кону. Точит жизнь постепенно, Не щадя ничего, Как измена — подмена Жизни, смысла — всего. Нет, не с целью, не зряче, Не по воле Вождя — В жажде значить, не знача, И вести, не идя. То же века несчастье, Та ж кимвальная медь, Но теперь не удастся Мне её одолеть. Но уже не придётся Рассчитаться сполна: Мало сил остаётся, И чужая страна.

XVII

Но как боль, как предтеча И как память души Вновь встаёт этот вечер В привокзальной глуши. Зданий мокрая охра, Сердце в мутной тоске, Надзирательский окрик На родном языке. Поездов громыханье, Тупичок без травы, А за домом дыханье Недоступной Москвы. В нём бессилье прощанья, В бледном зареве высь И ещё обещанья, Что частично сбылись. Но трусливо-сурово Обманули опять… …Это снова и снова Мне теперь вспоминать. В безвоздушно-постылой Пустоте этих дней. Видно, всё-таки было Что-то — жизнью моей.

XVIII

Было, сплыло, осталось, Пронеслось, унеслось. Превратилось в усталость, В безнадёжность и злость. Было: поиски меры — Пусть в безмерном аду. Да и всё-таки вера, Что куда-то иду. И незнанье той сути. Что надежда — пуста. Что дороги не будет, Кроме той, что сюда. Это юности знаки: Дождик… Запах угля… Конвоиры… Собаки… И родная земля. Май 1977 — март 1978

Сплетения

I

Не

стоит всерьёз удивляться. Что вновь тут за горло я взят. Смешно за свободой являться В чужую страну — в пятьдесят. И глупо бурлить постоянно, Тревожа вкушающих сон, — Кому как наркоз и нирвана — Разорванность связи времён. А впрочем, здесь — так иль иначе — Никто б тебя слушать не стал. Поскольку со всем, что ты значишь, Ты здесь к дележу опоздал. И, значит, не ходишь в мундире, Ума представляющем знак. А все доказательства в мире В сравнении с этим — пустяк. И что возмущаться впустую, Как совесть, стоять над душой, — При этом и впрямь претендуя На угол в квартире чужой? Конец! Я своим тут не стану, Всё будет, как было и есть. Всё — в гибель… И думать мне странно, Что мог я родиться и здесь. А что?.. Ведь и судьбы, и даты В наш век так чудно сплетены… И вдруг бы сошлось, что когда-то, Задолго до Первой Войны, — Погрязший в духовных беседах (Лишь их принимая всерьёз), Сюда бы приехал мой предок И в генах меня бы привёз. Со страху ль, с тоски, с непокорства — Не всё ли равно отчего, Но всё совершилось бы просто И как бы помимо него. Пришедший в себя от погрома, Супругой однажды бы он С детьми был исторгнут из дома И втиснут с вещами в вагон. И встал бы, не сразу освоясь, В проходе — застыв… не дыша… Но тут же бы тронулся поезд, И всё б утряслось не спеша. И стало бы скоро не тесно (Россия — такая страна), И он бы нашёл себе место, Чтоб было видней — у окна. И снова уйдя в свою книгу, Два дня не вставая почти, Влеком был бы поездом в Ригу И курочкой кормлен в пути. А рядом гремели б событья, Мелькали б огни… города… Навстречу бы — в Киев ли, в Питер, В Москву ли — неслись поезда. И станции были б — дощаты. И рядом бы — чуждо-легки — Сменялись студенты… солдаты… Купцы… слесаря… мужики… Вносили б надежды и беды (Всё то, чем тревожил их век), Легко б заводили беседы, Сдружась, исчезали б навек.