На скосе века

Коржавин Наум Моисеевич

Врут! На Родине по праву Приобрёл я всё своё: Жалость к людям, гордость славой, Стыд тревожный за неё.

XXII

Возмущён ты? В чём причина? Ты не лучше их ни в чём. Сам ты был, Абрам Пружинер, В честь идеи палачом. Пусть забыли Голта с Балтой Стук чекистских сапогов, Пусть и сам не избежал ты Рук своих учеников. Пусть и сам был бит по роже, Пострадал в своей игре, Был!..

Другие были тоже. В той же Балте — при царе. Поступали тоже круто. Правых нету здесь, пойми. Тут ни счесться, ни распутать. Только то же — быть людьми. Как найти на это силы, Устоять перед бедой? Как?.. Младым славянофилам Выход видится простой: Кровь пролить, но с грязью всею Силой кончить навсегда. Им чужды твои идеи, Но по вкусу простота. Пусть и с ненавистью в сердце, Пусть и духу не терпя, За тобой идут. Не деться Никуда им от тебя. Потому что не мессия, Но не чёрт, как нужно им, Ты в истории России Безусловно был своим.

XXIII

Вот исчерпана вся тема: Ты, твой путь, твои дела… Кто-то скажет, что поэма От поэзии ушла. Скажет: вовсе нет причины Освещать стихом этап, Где такой Абрам Пружинер Смог превысить свой масштаб. И нелепо тратить силы С возмущеньем молодым На возню славянофилов С честолюбьем их пустым. Скажут: стыдно, рухнув с выси Вечных правд и вечных звёзд, Пошлых временных коллизий Разгребать сухой навоз. Словно бросил я за далью, Позабыв за душной тьмой, Свежей пахнущий печалью Воздух вечности самой. С ней — не просто, с ней — тревожно: Вечность — жизнь в неправде всей. Но себя в ней слышать можно — Меру, Бога и людей. С ней спокойно, ненатужно Может пить душа моя То одно, что впрямь ей нужно, — Вдохновенность бытия. Что ж, согласен я со всеми. Только нам не повезло. Откровенно в наше время Миром править рвётся зло. Рвётся мрак представить светом, Спутать силой колдовства Все названия предметов И любое дважды два. Это — мрак. И в этом мраке, — И боюсь — во всём есть связь, — Могут люди, как собаки, Дочь мою убить, озлясь. Налететь толпою плотной, Оскорбить, и растоптать. Я боюсь. Ведь безысходно К людям ненависть питать. Сразу сердце станет немо, Всё, чем жил, угаснет враз. …Вот с чего я к этим темам Возвращаюсь

каждый раз. И бросая не впервые В морду дня его грехи, Сочиняю «лобовые» Разозлённые стихи. И стыжусь того не очень, Понимая жизнью всей, Что в поэзию и осень Нет теперь других путей. Это вечность — знаю точно — Защищать себя зовёт. И тоскуя, в каждой строчке, Ею вызванной, — живёт. 1971

Поэма греха

Мы живём, зажатые железной клятвой. За неё — на крест, и пулями чешите: это — чтобы в мире без Россий, без Латвий, жить единым человечьим общежитьем. В. Маяковский. Товарищу Нетте — пароходу и человеку.

..и дружеский резец Не начертал над русскою могилой Слов несколько на языке родном… А. Пушкин. 19 октября

Прельщались в детстве мы железной клятвой Жить общежитьем — без Россий, без Латвий. Об этой клятве все тогда трубили, Но мы верны ей и позднее были, Когда — мы это тактикой считали, — Трубить об этом, в общем, перестали. Мы поверяли верность этой клятвой… …А нам и дела не было до Латвий. Что значило для нас на фоне Цели, Что Латвия живёт и в самом деле, Что ей чужды все наши упованья, Но слишком сладок миг существованья — Вне Ордена, вне Ганзы, вне России, Считай, за всю историю впервые. И что её, вкусившую начало, Судьба исчезнуть вовсе не прельщала. Наоборот — как долг велит Державе, Она искала подтвержденья в славе И памятники ставила в столице Тем, кто помог ей от врагов отбиться, — Чтоб жить без нас, без дури вдохновенной, Жить, не страшась судьбы обыкновенной, — Кадя, как люди, из приличья Марсу: Без бранной славы что за государство? Пусть кто другой, а мы судить не можем, Велик ли в том размах или ничтожен. Что ведаем в своём упорстве диком Мы о величье? — Грех наш был великим. Да, грех… И наш — хоть мы всегда роптали. Но понимали ль мы, о чём мечтали? Вот Латвия. Мы — здесь. Мечты — не всуе… Что ж грустный Братским кладбищем брожу я? …На серых плитах — имена и даты. Тишь. Спят в строю латышские солдаты, Носившие в бою НЕ НАШЕ знамя, Погибшие, возможно, в схватках с НАМИ. …Они молчат, я надписи читаю. Здесь — всё другое, здесь — страна другая. Здесь — занята, как встарь, сама собою, — Она упрямо чтит своих героев. Вокруг на плитах имена убитых, Что ж нет имён на некоторых плитах? Они — пусты. Их вид предельно гладок. Поверхность — стёрта… Наведён порядок И в царстве мёртвых… Спавший под плитою, Как оказалось, памяти не стоит. Он к нам до смерти относился худо И как бы депортирован отсюда.