На сопках Маньчжурии
Шрифт:
Стрельба прекратилась. Шаповалов не успел добежать до деревни: навстречу ему попался командир роты, скакавший на коне. Он еще не протрезвился и никак не мог понять, почему вся его рота оказалась в деле. Обычно, если каторжане бегут, за ними посылают вдогонку десяток солдат, стреляют по ним, как по зайцам: кого убьют, а кто успеет скрыться…
— Какой фельдфебель? — переспрашивал он Шаповалова в сотый раз. — Гвоздев?
— Никак нет, Годун…
— Годун, Годун!
Когда рота под его командованием приблизилась к камням, из-за которых стрелял Годун, там не оказалось никого. Валялись стреляные гильзы… только и всего.
6
Ночь накануне побега Настя не спала. Казалось невозможным, что побег удастся, и казалось невозможным, что он не удастся. Ведь убегали же люди, и они убегут.
В землянке пахло песком, дымом, на табурете слабо мерцал ночник; полевая мышь жила в углу, и сейчас Настя слышала ее легкий ход.
Надзирательница повесила с вечера на дверь замок, но у Насти выпилена в двери доска…
Конечно, они вырвутся на свободу! Будет она теперь беречь свою жизнь? Счастья будет искать? Да, будет искать своего, Настиного, счастья; а оно в том, что она снова отдаст свою жизнь на борьбу с ненавистной властью.
Еще только занимался рассвет, она еще лежала в постели, когда у землянки раздались шаги, забренчал ключ в замке, под тяжелыми шагами заскрипели ступеньки лестницы, ворвался свет фонаря. Настя увидела Кваскова и четверых надзирателей.
Привстала на постели, натянув одеяло до подбородка.
— Выходи! — приказал Квасков.
Он смотрел в недоумевающие, но не испуганные черные глаза женщины, на руку, державшую у подбородка одеяло, и, рванув за одеяло, сорвал его на пол.
— Нечего тебе одеваться, все равно разденем! — кричал он, хватая Настю вместе с четырьмя другими, выкручивая сопротивляющиеся руки, ударяя сапогами по ногам, чтобы подогнуть их.
Впятером они выволокли Настю на двор, бросили в телегу, прикрыли одеялом, навалились на нее, — телега покатила.
Настю привезли в помещение бывшей канцелярии в полуверсте от острога.
Крыльцо покосилось, крыша одряхлела, пол прогнил, но еще сохранились лавки вдоль стен и несколько столов.
За одним из столов сидел Горяин. Доктор Быков, насупившись, заложив руки за спину, стоял у окна.
Настю втащили и посадили на лавку. Она была так избита и измята, что уже не обращала внимания на то, что единственная ее одежда, рубаха, разорвана в клочья.
— Сопротивлялась? — спросил Горяин.
— Еще как, ваше высокоблагородие, мне четыре раза нанесла
— И тебе, Иванов, тоже? У тебя вся щека разворочена!
— Так точно! Невиданная стерва! Вешать таких, а не в каторжные ссылать.
Доктор осмотрел и выслушал Настю.
— Экзекуции не выдержит!
— То есть как это — не выдержит? Это она-то не выдержит? — С каждым словом Горяин повышал голос: — Да вы посмотрите на нее, какого она сложения, пятерым надзирателям морды разворотила, а вы говорите: не выдержит!
Быков сказал дрожащим голосом:
— Повторяю, не выдержит! Споры со мной излишни, вы не врач. Я не могу взять на себя ответственность.
Повернулся и пошел из канцелярии. По закону не могли без его разрешения и в его отсутствие применять к арестанту телесное наказание.
Горяин крикнул в захлопывающуюся дверь:
— Обойдемся и без тебя!
Несколько минут шестеро мужчин смотрели на сидевшую перед ними женщину, на ее избитое тело, на глаза, сиявшие неукротимым светом.
— Начинайте! — кивнул головой Горяин.
Настя не подпускала к себе. Она опять боролась: она совершала преступление за преступлением, нанося своим мучителям удары.
Ее растянули на лавке, четверо держали ее, Квасков бил. Горяин сидел на столе. Он выводил крамолу, он ломал, он уничтожал сопротивление во вверенной ему тюрьме! Будут ему посылать ультиматумы!
Через полчаса шестеро мужчин стояли подле голого женского тела, уже неподвижного… Квасков вытирал со лба пот.
— Такой стервы еще не видал; все не давалась…
— Гроб где? — спросил Горяин.
— Как приказали, в чулане.
— Давай!
Настю втиснули в гроб, на живот бросили остатки рубахи, накрыли крышкой.
— Отпевать будем? — осторожно спросил Квасков.
— Какое еще там отпевание! Везите…
Гроб уложили на ту же телегу, на которой только что везли Настю, прикрыли его тем же одеялом, и Квасков, сев на гроб, дробной рысцой погнал конька к берегу реки.
7
После побега двенадцати каторжан камеры стали запирать, проверку производили каждые три часа.
— Вот плоды, — сказал Кругликов. — Предположим, двенадцать из нас, действительно, добились свободы; их не арестуют ни сегодня, ни завтра, они не подохнут в тайге от голода, холода и зверя. Но за радости их терпим мы все… Не морально как-то все это… в каком-то этаком плане… А если их переловят, тогда голову вам, инициатору, снять надо.
— Не злитесь, — успокаивал его Грифцов. — Я убежден, что они уцелеют.