На свои круги
Шрифт:
– Я пойду с тобой!
С минуту они оба молчали, глядя друг на друга, потом Орвил отрицательно повёл подбородком туда-сюда.
– Нет... Ты не можешь сражаться против своих.
– Я буду не против своих, я буду рядом с тобой. Я не могу сидеть и ждать, чем всё закончится. Это я виноват, что граф так распорядился твоими людьми и поставил тебя под главный удар. Я представляю, как мыслит дядя Вольф, как думают его бароны, они сметут ваш центр... Тебя убьют...
– Да нет же!- Орвил в сердцах отбросил на стол недочитанное письмо.
– Я хочу быть рядом!
–
Эрвин молчал, думая над словами барона, всё он правильно говорит, всё так, но... Потом шепнул:
– Своей смертью ты обрадуешь своего отца... и убьёшь её...
Орвил отвёл взгляд от лица друга, долго смотрел на огонёк горящей свечи, надрывался сверчок, разрывая душу щемящей тоской. Прошептал:
– Она будет молиться за меня...
– О, Господи, Орвил! Конечно, её молитвы защитят тебя лучше щита и верного человека рядом! Если бы люди выигрывали войны только по молитвам, зачем нужны тогда были бы броня и доспехи?
– Ты приехал сюда не сражаться, ведь так? Просто из любопытства... И идти в бой ты не должен... Я никогда не возьму тебя с собой. А будешь спорить, я прикажу взять тебя под охрану...
– Ты хотел сказать, под арест? От кого меня охранять?
– Как хочешь. Могу и в Арвин отправить...
– А я не поеду! Прикажешь заковать меня в цепи, как твой отец?
Орвил стиснул зубы при упоминании о несправедливости со стороны барона Элвуда. Никуда не денешься, он всё-таки его отец, и их всю жизнь, всегда, будут сравнивать друг с другом.
– Нет, Эрвин! Нет! Ты останешься здесь и точка!
– Тогда я пойду к твоему графу и всё расскажу ему.
– И что? Что это изменит? Тебя арестуют или убьют, а самое меньшее – вышвырнут отсюда вон. Вот и всё...- Пожал плечами.- Я устал. Мне ещё надо отправить письмо в Арвин, да и ужин уже давно остыл. Ты ешь и ложись, завтра будет видно, что делать с тобой. Хорошо? Может быть, ты будешь среди моих оруженосцев... Если тебя это, конечно, успокоит... Только давай не будем спорить? Я не хочу говорить обо всём этом...
Эрвин молчал. Хорошо. Пусть всё будет так, как будет, даже если не будет. Завтра наступит уже скоро, и он сделает всё, чтобы быть рядом. В центр, так в центр... Оруженосцем, так оруженосцем... Кто знает, что будет потом. Вернёт ли он когда-нибудь свой титул и земли, чтобы думать об этом уже сейчас? Но, видно, в этот раз ему придётся идти в бой с другой стороной. На всё воля Господа. И за него самого молиться некому, он остался один, а маленький Эрвин молиться ещё не умеет, а так, наверное, помолился бы за отца...
Усмехнулся своим мыслям.
После одинокого ужина Эрвин ещё долго не ложился, бродил по лагерю среди натянутых шатров, постоял у костра, слушая байки бывалых сержантов, в темноте долго смотрел на звёзды и всходящую жёлтую луну, ущербную, стареющую. Всякие тревожные мысли лезли в голову, представлялся завтрашний день, предстоящий бой, и хотелось верить, что всё будет
Так, наверное, сейчас думал каждый в этом лагере, с такими мыслями заснули те, кто смог это сделать, на это надеется каждый здесь. А убитые и раненые всё равно будут, их не избежать при любом раскладе.
Почему именно сегодня, перед этим боем, он чувствовал необъяснимую тревогу и волнение? Почему не чувствовал ничего подобного раньше? Почему сейчас так боялся всего того, что предстояло завтра?
Может быть, потому, что надо было сражаться против своих? Или потому, что поставили в центр? Или, может быть, потому, что хотелось непременно остаться в живых и вернуться? Потому что был кто-то, к кому хотелось и следовало бы вернуться? Его ждал сын, теперь он был не один, рядом был тот, ради кого стоило бы жить и беречь свою жизнь. Маленький Эрвин, сын Ллоис, плоть от плоти его самого...
Раньше, когда слышал подобные слова от кого другого, улыбался. Что за глупость? Плоть от плоти... Как это? От себя, что ли, отрубил что-то? Плоть от плоти... А сейчас, когда рядом был ребёнок, часть его самого и часть любимой женщины, он по-другому воспринимал эти слова. Конечно, плоть от плоти! А как же иначе? Как ещё? Если глядя на этого маленького мальчика, он видел черты себя самого и видел черты Ллоис. Конечно, он и есть та самая единая плоть от своего отца и своей матери. По-другому и не скажешь! Он не точная копия, нет, он сам по себе, он особенный, но он часть. И хотелось видеть, как он растёт, как меняется, каким становится, что в нём от матери, а что – от отца, а что – своё.
И думая о своём сыне, Эрвин ловил себя на том, что невольно улыбается, чувствуя необъяснимую любовь, гордость, заботу, даже нежность. Всё то, что не объяснишь никакими словами, не расскажешь запросто каждому встречному, то, что затаённо наполняет грудь печальной грустью, заставляет сердце биться, и просит жить дальше, непременно выжить.
Он должен вернуться к сыну, должен обязательно остаться в живых и спасти барона Орвила, чтобы он тоже вернулся к своему сыну. Поэтому Эрвин обязательно будет рядом, он пойдёт на это сражение и обязательно вернётся с него, потому что так надо.
С этими мыслями он и ушёл к себе, с ними заснул и проспал до утра, встретив день сражения уверенным и бодрым. Помолился и ещё больше уверился, что всё будет хорошо.
Две готовые к битве армии выстраивались на большой равнине. День обещал быть хорошим, под утро прошёл небольшой дождь, и клочья белесого тумана заволокли небольшие низинки и ложбинки равнины, цеплялись за далёкие перелески и рощицы берёз. Воздух прохладный и влажный студил лицо и руки. К обеду, наверное, солнце пригреет так, что станет жарко, воздух прогреется и от земли влага пойдёт зыбкой, и от жары и влажности в доспехах станет мутить. Но сейчас, с утра было хорошо, дышалось легко и свободно.