На том берегу

Борисов Евгений Филиппович

— Ну и дурак! — простодушно, но с сожалением сказала Варька. — Послушай лучше совета… Чем дурью маяться да алкашей своих слушать, съездил бы на тот берег…

— Это чтобы с глаз подальше? Чего я там не видал?

— Да не ерепенься ты, послушай. Там, говорят, садовый кооператив затевают строить, прямо напротив нас, на пустошах, — она показала на тот берег рукой. — Городские начальники местечко себе облюбовали, строителей, плотников ищут. А хороших, непьющих, вроде тебя, — не удержалась, съязвила, — с руками оторвут… У тебя ж, Ваня, золотые руки.

— Ну и чё?

— А вот и чё! — передразнила Варвара. — Побрился бы, просох бы маленько да и сплавал на тот берег, потолковал.

Вон Зойку, соседку, с собой возьми. Давно по тебе сохнет…

— В сватьи набиваешься?

— А почему бы и нет. По старой памяти…

Словом, пустила, что называется, ежа Ивану под череп и пошла своей дорогой.

Как ни крутил, а всё в конце концов по-Варькиному вышло. С неделю похорохорился Иван — всё боялся свою зависимость от Варькиных участливых советов показать, — а потом решил сплавать на тот берег, провести разведку: вдруг и в самом деле что-то обломится?.. Сплавал, подивился разворотливости, с какой шустрые члены новорожденного кооператива внедрялись в отведённые им земельные наделы, без особого труда отыскал какого-то солидного дядьку, оказавшегося председателем этого кооператива, и, к удивлению своему, был принят им как желанный заморский гость или как посланник далёкой планеты, явившийся на грешную землю, к этим беспомощным, но, судя по всему, хватким и неленивым людям, руки которых не знали ни топора, ни рубанка, но которым очень хотелось устроить себе маленький рай на этом бросовом участке земли, поросшем молодым сосняком и кустарником.

С него, с председателя этого, с его двухэтажного коттеджа и начал Иван демонстрировать своё плотницкое мастерство. Не заметил, как к нему уже и очередь выстроилась…

Через год, получив в порядке исключения участок земли, а в придачу — и должность сторожа, перетащил Иван на левый берег родительскую хоромину. К осени свадьбу с Зойкой справили. Была мыслишка: Варьку с Санькой на свадьбу позвать, заодно и мировую устроить… Мол, кто старое вспомянет… Но тут и взыграло ретивое: «Да пошли они! Мы теперь тоже не те, ходим, стало быть, в новом пальте…»

Зато председатель кооператива, он же депутат городской думы, на свадьбе у Ивана на самом почётном месте сидел. Жаль, конечно, что Варька тех слов не слышала, какие в тот вечер гости про Ивана и его золотые руки говорили. Ну да бог с ним!..

…То ли от холода, то ли от мыслей этих вдруг зябко становится. Поёжившись, решительно бросив недокуренную сигарету в воду, Иван спускается к мосткам. Гулко грохает цепь, конец её бухает в воду, и тут же где-то на середине реки, испуганная этим грохотом, всплескивает большая рыба.

— Вона как! — откликается Иван. — Не иначе, меня дожидается. Погодь, погодь малость, мы сейчас…

Разбуженный этим всплеском, он проворно садится в лодку, берёт со дна обрубок весла — какой уж день выстругать новое собирается, всё руки не доходят, — отталкивается им от мостков, осторожно, словно ступая в воду босой ногой — не холодна ли? — трогает веслом воду, сначала по одну сторону лодки, потом по другую. Гребёт аккуратно, без плеска, направляя лодку вдоль берега к зарослям ивняка, к тому месту, где, невидимый, замытый песком, прячется кол, от которого в глубь реки, едва ли не к самой её середине, уходит крепкая капроновая леса с множеством поводков.

На крючки Иван не поскупился, густо навешал, один от другого — аккурат по длине поводка. Вчера, уже затемно, проверял перемёт, часа полтора провозился, даже умаялся, но хорошей рыбы не снял, так, мелочишка разная, ерши да плотвичка. А ещё ракушки… Эти — как зараза, прищучат крючок с червяком и висят, у порядочной рыбы хлеб отнимают… Вечернюю рыбу Иван обычно себе оставляет, на уху, на жарёху, а утреннюю, если повезёт — щука там или лещ, а ещё

лучше судачок — эту на продажу. Дачники народ небедный, хотя и прижимистый, но свежую рыбку уважают. Сами не ловят, где им, редко кто в выходной спустится к реке, помашет удочкой, а потом всё равно к нему, к Ивану, за «уловом» бегут. В основном же все с утра до вечера в огородах да парниках копаются. Или по гостям друг к дружке ходят. На преферанс. Это у них «расписать пульку» называется. Нет, в эти замысловатые игры Иван не играет. Вот в подкидного дурака с Зойкой, это пожалуйста. Другое дело, если кто-то из городских начальников на подмогу позовёт: проводку исправить, крылечко на веранде подновить… Потом к столу пригласят, вместе с тобой посидят за бутылкой, иной раз и посплетничают… После этих посиделок явится Иван домой — никакого телевизора не надо. С Зойкой свежей информацией делится. «Зойк, — скажет он, — ты вот сидишь тут на лавочке, ворота сторожишь, а знаешь, что наши эти, — и назовёт фамилию одного-другого соседа по даче, — знаешь, какие дела они в своей долбаной думе проворачивают! А судака придёт покупать — за червонец готов удавиться. Ты, Зойк, как хошь, но в эту думу или в мэрию эту я б ни за какие баранки не пошёл…» «И не ходи, — соглашается Зойка, — чего ты там не видел».

Оттого, что грести приходится одним веслом, лодка идёт валко: то одним бортом заберёт, то другим, но вот, наконец, и добрался. Иван ложится грудью на левый борт, одной рукой хватается за ветки, чтобы лодку не снесло, а другой, с засученным выше локтя рукавом, шарит в воде, по песчаному дну. Нащупав лесу, успокаивается — слава богу, не подкараулили, не зацепили и не уволокли лодочным мотором, — поднимает лесу над водой, закидывает на нос лодки, за железное кольцо, и осторожно начинает выбирать перемёт из воды, тем самым подтягивая лодку.

Поначалу трос подаётся легко. Здесь, на мели, крючок мелкий, мелочь и берёт, с этой рыбёшкой Иван даже не церемонится, чтобы время зря не терять — вместо живца оставляет, вся рыба дальше, на глубине…

А на реке по-прежнему тишина. Солнышко пригревает, на спокойной воде серебром и золотом поигрывает. Благодать! Иван и дальше бы не прочь повспоминать, побродить мыслями по своей бывшей деревне, по недавней жизни своей. Но в этот момент какая-то неведомая сила медленно повела лесу в сторону, а за ней и лодку потащила. Ни толчка, ни подёргивания, лишь едва уловимое, но настойчивое, не обещающее уступок натяжение…

Сердце рыбацкое подсказало Ивану: всё, началась работа! Теперь только бы не спугнуть, не громыхнуть бы подсачником… Кстати, куда он запропастился? Ах, вот он, под рукой… И вываживать потихонечку, не подсекая, подыгрывая ей… Медленно, сантиметр за сантиметром, Иван перебирает дрожащими руками туго натянутую лесу, осторожно, чтобы не качнулась лодка, приваливается грудью к правому борту, склоняется над водой; от нетерпения, от предчувствия невероятной удачи сердце того гляди выскочит из-под ветровки. Ещё секунда, ещё усилие…

Но то, что в этот момент увидел Иван, не то чтобы удивило или потрясло его рыбацкое воображение, а испугало. Испугало настолько, что он напрочь забыл, что и как в таких случаях надо делать. Всю жизнь прожив на большой реке, понаслушавшись великое множество рыбацких баек, Иван впервые своими глазами увидел такое… Увидел он, как что-то странное всплывало с ленивой покорностью из речной глубины, и это что-то было черно и огромно.

«Неужто бревно!» — почти с облегчением подумал он, хотя уже знал, чувствовал, что не бревно это вовсе. Он глядел завороженно на эту чёрную тень, спокойно пролегшую почти у самой поверхности воды, вдоль борта, глядел и чувствовал, как холодеет у него спина, как немеют в бессилии руки.