На том берегу

Борисов Евгений Филиппович

А вечером была уха, тоже самая первая и потому, наверное, самая вкусная, хотя и потом получалось неплохо. Но тот первый вечер вообще был особенный. И рыбы Юрка с Пашкой наловили — больше некуда, и ушицу они ели из общего котелка, стучали по краям деревянными ложками, аж покрякивали от удовольствия, и пилось хорошо, и пелось, и даже старенькая Митькина гармонь, когда настало её время, вдруг зазвучала удивительно молодо, ясным каким-то звуком, будто и она тоже стосковалась в городе по чистому воздуху, поохрипла там от курева, от всяких простуд и вот теперь оклемалась, прочистила заскорузлые свои мехи, повеселела.

А

как славно им пелось тогда, как чисто и слаженно звучали в тот вечер их голоса, а их любимая «Ах ты, ноченька», которую Митька начинал обычно, а Пашка потом подхватывал, а за ними и остальные, так удивительно, так душевно спелась, что, закончив её, они, поражённые, смущённые даже, какое-то время молча сидели и, почему-то не смея взглянуть друг на друга, пялились повлажневшими глазами на огонь. Будто ненароком признались друг дружке в чём-то очень личном, в сердечной какой-то тайне, открыли душу и застеснялись, притихли в сомнении: а надо ли?

Но и потом пели, и опять им казалось, да что казалось — так и было, конечно, — что никогда так не пелось им там, в городе, в тесных квартирах, и так легко верилось, что таких вечеров у них будет много; думалось, что ради удивительных этих минут, ради таких откровений, когда и ты перед друзьями, и они перед тобой — как на духу, как на исповеди, ради этого, может, и стоит жить, и за это, наверное, стоит пожертвовать многим, и дай бог здоровья Парамону, который так удачно, так кстати родился в этот счастливый майский день, а может быть, вечер, будто знал наперёд, что однажды они сойдутся все вместе у этого костра, и за лодку ему спасибо, потому как если бы не она, то и ему, Парамону, не быть капитаном, а им всем не хлебать бы ни этой распрекрасной ухи, не видеть ни этой волшебной ночи, ни этого острова…

— Парни, а у меня предложение, — это Пашка поднялся, с кружкой в руке подошёл поближе к костру, — прошу занести в протокол… Поскольку Юрка первым увидел этот остров, выходит, он его и открыл. Это во-первых… А во-вторых, открытие это он совершил в день своего рождения, как здесь и было отмечено, а посему, — он обвёл взглядом притихших в ожидании друзей, — короче, есть все основания… Принимай, капитан, этот остров как подарок на день рождения, принимай и властвуй. И пусть отныне он будет приютом для каждого из нас и вообще для всех добрых и честных людей. Предлагаю, — голос его стал торжественным и строгим, — предлагаю повторить за мной слова нашей клятвы… Пусть это не Воробьёвы горы и мы с вами тоже не те, но тем не менее… Я говорю, а вы повторяйте. Да не осквернятся эти воды и эти берега…

Четверо поднялись и встали у костра:

— Да не осквернятся…

— …не осквернятся ни обманом, ни подлостью, ни предательством…

— …ни обманом, ни подлостью, — вторили голоса.

— И пусть всё недоброе, суетное, мелкое, что вдруг накопится, не дай бог, в наших душах…

— …и пусть всё недоброе, суетное… — как эхо повторили они.

— Пусть горит оно синим пламенем в нашем костре, как речной мусор после весеннего паводка.

— …пусть горит!..

…Через год, уезжая во Францию, Парамон оставил свою лодку Пашке, возложив на него обязанности и права капитана.

Давно это было.

6

Утром

в субботу, около девяти, когда Глеб при полной походной выкладке — в старенькой стёганке, в резиновых сапогах, с тех ещё, давних времён, в заношенных джинсах — топтался перед зеркалом в коридоре, собираясь уже подхватить свой «неподъёмный», как сказала Ирина, рюкзак, раздался телефонный звонок. Звонил Митька. Сообщил, что Серый задерживается, как всегда. Вот только что позвонил, мол, из редакции и предупредил: какое-то срочное дело, минут на тридцать, не больше… Нет, отбой не давал, всё остаётся в силе, как управится, сразу заедет за Глебом, а потом, по дороге, — за Митькой…

Но обещанные полчаса растянулись сначала на сорок минут, а потом и за час перевалили. Серый всё не ехал, а Митька названивал через каждые десять минут. Тоже рвал и метал.

Наконец, выглянув в очередной раз с балкона, Ирина сообщила:

— Сударь, карета подана! У вас, гляжу, шикарный выезд, почётного эскорта только не хватает.

Чёрная «Волга» стояла у подъезда. Серый, в костюме, при модном, в косую полосочку, галстуке, начальственно восседал впереди, рядом с шофёром. Шофёр, средних лет коренастый мужичок, увидев, как замешкался Глеб со своим рюкзаком, не спеша, с достоинством вылез из машины, открыл багажник и уложил рюкзак.

— Здорово! — Глеб сел в машину, уставился на приятеля. — Ты чего при параде-то? Как на приём собрался.

— Всё нормально, старик, — бодро отозвался Сергей, — всё в порядке. Небольшая конспирация не повредит. Такая наша доля! Как, Петрович?

Петрович, уже сидя за баранкой и ожидая дальнейших распоряжений, понятливо кивнул головой: мол, об чём речь, какие разговоры!

Кажется, Ирина кричала с балкона. Глеб, поморщившись, высунулся из машины, взглянул вверх.

— Носки, — она размахивала шерстяными носками, — ты носки забыл, Глеб. Лови, кидаю.

Глеб отмахнулся, но Серый сказал:

— Возьми, уважь жену. Такая забота…

Пришлось вылезать из машины, ловить носки, сначала один, потом другой. Почему-то она решила кидать их по очереди.

Но вот тронулись наконец.

В стёганке, в резиновых сапогах Глеб не очень уютно чувствовал себя в этой машине, да ещё этот элегантный костюм на Сером, непонятный его маскарад…

Заметив недоуменно-вопросительный взгляд приятеля, Сергей усмехнулся, сказал снисходительно:

— Не ломай голову, всё очень просто… Вот выедем за город, с глаз долой, тогда и расслабимся, расправим, так сказать, упрямые плечи. Конспирация, старик, и в нашем деле не помеха. На что не пойдёшь ради старой дружбы!

— Да, в серьёзные игры играете, — не то подивился, не то посочувствовал Глеб, — как Штирлиц, честное слово, операция под кодовым названием… Смотри, засвечу я тебя в своей рабоче-крестьянской стёганке. Может, и мне туда же, следом за рюкзаком, в багажник?

Сергей снисходительно усмехнулся:

— Ничего, скажу, что я тебя подсадил по дороге. Совершенно случайно, мол, вышел из кустов. Вот еду и собираю вас всех, безлошадных деятелей литературы и искусства. Спасибо Петровичу, — он всё приобщал водителя к разговору, — дарит нам свой выходной. — Оглянулся. — Как с Митькой договорились?