Набат-3

Гера Александр Иванович

— В Свиблово депутат не полезет!

Шалопаям было весело. Их боялись, а кружков по ин­тересам давно не водилось.

— А вот я приехал! По делу! Депутатский запрос! А машина уехала! — от обиды и страха выкрикивал Вавакин. Для верности он отступил еще па шаг и завалился в тран­шею. Показалось, в тартарары. Ой как жутко стало от не­предсказуемости!

Падение состоялось с малыми потерями. Ударился он локтем и затылком, и почудилось вдруг ни с того ни с сего, что на дворе девяносто восьмой год, лето, и сам он нежится на шикарных постелях. В темноте, которая стала на некоторое время союзником против шалопаев.

Союз длился недолго. Сверху посветили фонариком.

— Влип, депутат сраный? — спросили сверху въедливо

и со значением. — Ну, бляха-муха, держись...

Хотелось выть от жути и беспричинной боли. Траншея стала разрытой могилой, чавкаюшей от предвкушения жи­вой плоти.

— Я настоящий! Народный! почти выл мерзавец Ва­вакин. Трясущимися руками он кое-как достал удостове­рение и сунул его в сноп света. — Нате! Нате!

Прошла вечность, прежде чем у шалопаев настроился процесс мышления, хоть и с ударением на первом слоге. Они поверили ему. Они не поверили себе, какое счастье привалило в этот вечер: живой депутат в яме! И все же наши шалопаи — лучшие в мире: забивать камнями на­родного избранника, суку и мерзавца, они не стали, чув­ство сочувствия взяло верх над низменным.

— Перемазался, гат, — участливо сказал один шалопай.

— Обделался, сука, — пожалел другой.

– А кликиу-ка я отца, — оживил всех третий. — Он давно грозился всех депутатов перевешать!

— Точно! — поддержали его. — Всех надо с нашего дома позвать, пусть мерзавец траншею зарывает.

— А че траншею! Пусть матери пенсию прибавит, отцу зарплату!

~ А подвал у нас отняли? Качаться теперь негде... По­шли, всех позовем, будет ему встреча с избирателями!

— Пошли! — донеслись до Вавакина удаляющиеся голо­са, и он отчетливо, может быть, в первый раз понял, что выпал ему козырной случай — и другого такого не предста­вится — проявить свою прыть и с величайшей поспешнос­тью не сделать ноги из этой разрытой специально для нею могилы. Разом отошли в сторону спецмашины и спецпай- ки, счастливое гадание и грядущий успех, зато отчетливо прорезались нужные рефлексы: хватательный и бежагель- ный. Умело, как альпинист-профи, не заботясь о мани­кюре на ногтях, английских ботинках и шведском пальто в елочку, мерзавец Вавакин-оглы лез к белому свету.

Он покорил свой Эвересте рекордным временем. По­том без передышки стартовал, спуртовал и сделал стомет­ровку к шоссе за такое время, о котором и говорить не хочется. Не поверят.

Вообще мир немного знает смелых мужчин. Ганниба­ла со своим альпийским переходом, Суворова с альпий­ским походом, третьим стал мерзавец Вавакин со своим свибловским наездом.

Собравшиеся по тревоге люди из ближних и дальних домов никого, разумеется, в траншее не нашли, хотя с лопатами, пилами и вилами добросовестно ощупали каж­дый сантиметр канавы. Даже участнику штурма Зимнего не повезло, а он гак старался, так спешил на встречу с обычной скалкой...

1-2

Свинский случай с Вавакиным не повлиял на мирное течение вечера в гостинице «Россия». Несмотря на цены, ее рестораны ломились от алчущих, и хотя висела таблич­ка «Мест нет», страждущие канючили любой номер за любые деньги.

В прежние времена, битком набитая лицами кавказ­ской национальности и мордами по протекции мини­стерств и ведомств, «Россия» неплохо прикармливала свою разномастную челядь от фирменных жриц любви до пос­леднего полового заработками, чаевыми и объедками. С приходом демократии отлаженный ритм нарушился. Со­всем не потому, что убавилось половой жизни и бурления кабацких страстей, но челядь стали обносить законным приварком, по их мнению, за незаконные услуги. И все из-за ввода ограниченного контингента депутатов демок­ратической власти по безналичному расчету.

Внешне мерзавцы демократы выглядели бесполыми, будто бы в нескончаемых бумажках и заседаниях теплится их незаметная жизнь, а дряни от безналичных постояль­цев выгребали больше, ленок водили не своих, а бог знает с каких помоек, что оскорбляло достоинство российской челяди. Оно и понятно: по безналичному расчету даже в Африке не дают, а депутаты с наличкой расставались не­охотно. Рядовой кавказец битую посуду оплачивал

по цене ракет «стингер», за изувеченный унитаз платил как за танк, а депутаты за разор платить отказывались, еще и грозили разбирательством. Разбившись на группы и группки, они строчили возмущенные письма президенту о самоуправ­стве челяди, утреннее заседание в кортесах, то бишь в Вер ховном Совете, посвящали неизменно защите чести и до­стоинства депутата. Родился тогда иремиленький документ, за который проголосовали единогласно: «Считать «Рос­сию» вотчиной депутатов, проживание, питание и физи­ческие излияния их относить на счет светлого будущего». Столичная мафия крепко обеспокоилась. Состоялась рас­ширенная сходка представителей всех мафиозных струк­тур, и решение было категоричным: «Поскольку Россия знача две страшные напасти — татаро-монгольское иго и нашествие Гитлера, — третьей не допустить и спешно от­строить дома для депутатов». Главари кланов раскошели­лись, наняли расторопных прорабов и сами не считали за стыд потрудиться простыми каменщиками. Многие, к сло­ву, выбились потом в прорабы перестройки и так позже рядились в фартуки благопристойных граждан, что сици­лийцы диву давались. Им от рядового вора до солидного мэра за три года не дойти, подобного Клондайка даже «Коза Н остр с» не снилось.

Коза козой, дома домами, а депутаты съезжать не спе­шили. И это понятно: до новых домов еше добраться надо, где автобусом ехать, где пеше, где и морду набьют, а дома приевшиеся жены и семейные проблемы, а от «России» до Белого дома накатанная дорога, харч, условия плюс де­путатская неприкосновенность, и раз решено: «Россия» — вотчина депутатов, — так тому и быть.

Хулой мир лучше доброй ссоры. Терпеть мерзавцев Рос­сии пс привыкать. Челядь притихла, гадая промеж себя, в каком наконец месте.свершится поле Куликово, насту­пит избавление от супостатов, а мерзавцы в ус не дули, славя разгул демократии и евоего бесстыжего батьку- президента.

Супостат Захребетный-баба по заведенной привычке коротал вечер в своем номере на седьмом этаже. Умерен­но перекусив семгой и бужениной, он валялся на покры­вале, почесывая то живот, то задницу, сладостно зевал, прикидывая, чем бы развеяться до сна. Может, кроссвор- дик разгадать? Мысль хорошая. Только тянуться за ним надо до тумбочки. Трудно. И Захребетный-баба дожидал­ся какого-никакого звонка, дабы соединить приятное с полезным. Телефон пока не звонил, создавая томление. Телевизор работал, но не радовал. Сказывалось засилье попов, поп групп и сраной интеллигенции. Последних как прорвало, они скопом доказывали с экранов свою исклю­чительность в никчемности, оставаясь сраной интелли­генцией. Другой так и не вывели, как ни бился с опытами железный селекционер Сталин.

Сам Захребетный-баба относился к ярко выраженной породе гомо советикус. Он имел круглый живот и обшир­ную задницу, имел высшее образование и не помнил, чему его там учили. Он умел самозабвенно врать, сам погру­жался в это забвение и отлично понимал, что ни хрена не разбирается в том, о чем говорил, и не собирался осваи­вать порученное дело. Но руководил уверенно.

Гму что синхрофазотрон, что кормовая репа. Где-то o:i задержался на старте, а когда уразумел, что слаще всего было бы пробиться в партийное руководство, портфеля ему не досталось и подобных дундуков даже в райком не брали. Как верного ленинца его перебрасывали с места на место, держали сколько Можно, стало от его глупости со­всем невмоготу, а до пенсии целая пятилетка. Уж кто-кто, а его бывшее начальство должно было з ножки Горбачеву поклониться — спасла от свояка перестройка. Захрсбет- ный поспешил наверстывать упущенное. Заклеймил быв­ших начальников за разгильдяйство, за пособничество бал­бесам, обратил на себя внимание журналистов и сраной интеллигенции, дважды выступил по областному телеви­дению, снискал аудиторию благодаря речи не по бумажке, где через слово «тудыть» вставлял, и в избранники про­шел без сучка и задоринки. Клеймил он партократов и разгильдяев, страшен был в гневе Захребстный еще не баба. Сильный, тудыть, мужик пополнил, тудыть, ряды демок­ратии. Л вроде простой. Как Ленин, тудыть. Не дали ему тихо выйти на пенсию, в тихое время и в тихом месте, вот он и разбушевался в мутной водице.