Набат-3

Гера Александр Иванович

Как считал Толмачев, разобравшись в специфике за­крытого лечебного заведения, при Горбачеве этот профиль захирел, перевелись диссиденты, клиентура КГБ, безде­нежные и бездарные крикуны, а при Ельцине пошел сто­ящий контингент: солидные мамы банкиров, жены фир­мачей, а то и сами банкиры и фирмачи.

Деньги за лечение родственников платились немалые, прибрасывали сверх оговоренного, лишь бы пациенты горя пе знали, чтобы лечились, лечились и лечились. Хорошее наступило время, заматерел Толмачев внешне и внутрен­не, в маститые психиатры И психоаналитики вышел. К старым методам лечения новые прибавил, развернулся вширь, как засидевшийся в мэнээсах Гайдар или застояв­шийся у цветочков Чубайс. Ельцина Толмачев не уважал, но разгул сумасшествия пенил: деньги на счет диспансера переводили большие, и

главное — регулярно, а если вправ­ду, он бы самого президента с удовольствием на амина- зинчикс подержал со всей семейкой и прихвостнями.

Любил Сергей Алексеевич поразглагольствовать на по­литические темы. Призовет к себе пациента и вызывает того на дискуссию. Сам дискутирует, оценки даст, сам себе и безгласный оппонент. Всс у него плохо: в стране зако­нодательной базы нет и пе будет, так как в Думе ни одной приличной рожи нет, одни проститутки.

В правительстве одни воры вместе с паханом Черномыр­диным, и в России никогда ничего путного пе получится, поскольку само по себе правительство всегда антинародное по суш CRoeti.Собеседники-пациенты попадались Толмаче­ву в основном грамотные, с тупыми Толмачев и не беседо­вал. Они главврачу не возражали, едва начинали ерепенить­ся, отстаивая робко свое мнение, главврач терял к дискуссии интерес и аминазйнчик собеседнику был обеспечен. Поэто­му Толмачев ораторствовал безбоязненно.

Но с пугливым собеседником неинтересно, и Толма­чев разрешал некоторое время поупражняться оппоненту, как кот мышке в его лапах. Демократия называется.

— Знаете ли вы, — начинал он дискуссию с очередной жертвой, — почему наши начинания всегда разваливают­ся? — щупал новенького Толмачев. — Не считая, конеч­но, жестоких сталинских?

— Ленинские были не менее жестокими, — вставлял пациент.

— Не скажите, — возражал Толмачев. — Это полная глупость — диктатура пролетариата, нонсенс, вроде того как кобель пытается кошечку оприходовать. Л Сталин глу­пость исправил, засунул кошечку в валенок чекистский, чтобы не царапалась. Соитие произошло. Но для такого эксперимента надо быть Сталиным. А где вы найдете нынче вождя? Плюс безграмотную массу?

— Поумнел народ, — поддакивал собеседник и думал про себя, как бы разойтись с главврачом без ущерба для здоровья и выпросить пятый стол, где пиша иовкуснее.

— Кто вам сказал? — выпучивал глаза Толмачев. — Да его затрахали попросту экспериментами,-он никому уже не верит и только призыва к бунту ждет. Вот, полюбуй­тесь, — протягива! он собеседнику газету с карикатурой: лежит голяком дородистая баба и очень утомленная, а поодаль компания огольцов стоит с наглыми рожами; по ним угадываются Гайдар, Фильшип, Чубайс, Кох, похо­жий на мелкого кобелька, вожделенно трусится Кириен­ко, с другой стороны — Ельцин, взимающий плату, возле него Лившиц, Уринсон, Козырев. Чубайс Коха спрашива­ет: «Второй раз полезешь?» Кох сплюнул и презрительно отвечает: «На грязной шлюхе пусть Сирожа Кириенко тре­нируется». Каково? От такой откровенной карикатуры ума не прибавится, только злость. И когда придет озлоблен­ный вождь, а он обязательно придет, вспомянет он и на­шим и вашим. И кто билетами торговал в борделе, и кто бабу пользовал, и кто молча мимо проходил. Вот тогда парод и поумнеет. Русского крепко по башке надо стук­нуть, чтобы мысль заработала. Правильно я говорю?

Чаще всего в собеседники Толмачев выбирал Забубённо­го, ту самую личность с покривленными мозгами, с прибы­тием которой для Толмачева начались перемены в лучшую сторону. Аккуратно он вызнал биографию пациента, узнал, что бывший избранник народа так насолил и вашим и на­шим. что дальше некуда. Даже себе надоел: совершал суи­цидную попытку, когда за ним санитары приехали. Пребы­вание здесь в жилу ему пе пошло. Года три как замкнулся в себе, слово клещами приходится вытягивать, а Толмачева его молчание только подзадоривало — ваг с кем можно бу­дет душу отвести, если разговорился, полыхать станет свя­тым гневом! Толмачев и Забубённом не ошибался, считая loio коряжистой головешкой, тлеющей изнутри постоянно.

Он мог сломать его большими дозами аминазина или же полобра[ такой супчик из нейролептиков, от какого и слон медузой станет,

но тогда расшевеливать станет неко­го, эксперимент смажется: хотелось Толмачеву более ме­нее естественным путем сломать волю Забубённого. Ос­тальные пациенты лишь отдаленно напоминали 1рафьев из рода Монге-Кристо. Бросили их в психушку и забыли, как подобных Эдмопу Дантесу. А Забубённый был фигу­рой, расставаться с ним не хотелось.

— Кем вы себя ощущаете? — примерно раз в месяц вопрошал у Забубённого Толмачев, — Наполеоном?

— Почти, — угрюмо отвечал Забубённый, — когда он стал генералом Вандемьером у пушек па улице Сент-Онорс.

— Блестяще! — ликовал Толмачев. — Я сделаю из вас вождя!

— А вы, надо понимать, Господь Бог? — угрюмо под­нимал глаза Забубённый.

— А за подобные вопросики, — хихикал Толмачев, — получите добавочный кубик гексамидинчика. Господину Саваофу вопросов не задают, ваше дело телячье: обделал­ся — слой.

Толмачев представлял, как будет расползаться естество Забубённого, как мучительно он будет выползать из-под чудовищной тяжести препарата, прижавшей его. Однаж­ды, ради познавания, он вколол себе аминазин, слабень­кую дозу, и сутки потом ощушал себя дряхлой развали­ной. Господи, помилуй!.. А Забубённый? Держался. Сохраняя внутри себя несговорчивый характер и боеви­тость справедливца. Гвозди бы делать из таких...

С год назад Толмачев докопался до эпифиза, шишко­видной железы то бишь. Железа эта управляет сексуаль­ностью человека и дает ему возможность заглянуть в иные измерения. Все эпилептики несут бред во время припад­ка, рассказывают о невероятных приключениях после. У них шишковидная железа увеличенных размеров, страда­ющих падучей называют блаженными, глашатаями Все­вышнего. А бабы таких любят за высокую потенцию! Та­кими были Пушкин, Достоевский, царь Иван Грозный, сам Наполеон со своими выдающимися талантами полко­водца и грахалыцика. Все они и подобные им страдали падучей в тех или иных проявлениях, когда вспышки-гне­ва, как молнии, озаряли их. Так свершились Аустерлиц и храм Василия Блаженного, «Пляска ведьм» и «Москва— Петушки», и каждый из гениальных был сексуально оза­бочен. как того требовал отросток шишковидой железы..

Толмачева залихорадило, и он усиленно просвещался по этому вопросу. И вот что он выкопал.

Первым из людей такого сорта был Моисей. Тогда он не был еще Моисеем в сознании потомков. Возглавии по­ход евреев из Египта, он на правах старшего требовал при­водить к себе девственниц из рода Левия в ночь, а днем перебивался молодайками Как совокупление, так выдаю­щаяся речь перед племенами Израидсвыми, как речь, так новое наставление евреям. На чужих жен Моисей не по­сягал, хотя многие сами желали породниться с ним. И грех чужсложества был записан Моисеем третьим в Заве­тах. Третий тост, как водится, за женщин.

Сам Толмачен сексуально озабоченным не был. но мыель о проведении эксперимента зашит ему и душу, благо подсобного материала хватало. Использовать для этой пели Забубённого Толмачев не рискнул — мало ли какие по­бочные явления он разбудит, а дтя опыта избрал другого думца из команды Жирика, который то ли дорогу пере­шел вождю либерал-демократов, то ли разонравился ему и, согласно принятому закону, думца Свинько отправили на принудительное лечение. С козлиной бороденкой, ма­ленький и вшивенький как мужчина, плешивенький и за- чуханиый как мыслитель из разряда умственных людей, Свинько тем не менее готов был перетрахать всю планету, но скрывал зверя в себе, понимая, что любая из слабого пола соплей его перешибет, лишь неистово изнурял себя онанизмом, насмотревшись обнаженных гадостей на НТВ. Одним словом, попал он к Толмачеву, где тот отметил вождистские наклонности Свинько и сразу понял при­чину перехода мерзавца в пациенты закрытого психдис­пансера: Свинько посчитал себя умнее Жирика. Зря. Кто может одной рукой писать стихи, другой считать на сче­тах, слушать говорящих и ораторствовать одновремен­но? Какой там Цезарь — только Владимир Вольфович, краса русская! Л тут некто козлобородый. Козлы, они такие, так и тщатся дорожку настоящим мужикам пере­бежать. То Рыжик Жирику, то Познер Рознсру, то Умель- цин Ельцину. В общем, Толмачев откровенно предло­жил Свинько: либо нимб над главой установлю, либо аминазином утруплю.