Набат-3
Шрифт:
Кому нимба не хочется! Только тому, кто его уже носил. Дело оставалось за малым: кому проводить операцию? Из нейрохирургов, демиургов cboci-oдела, Толмачев знал только Луцевича из Центра Бронштейна. Броня ревниво оберегал свое светило, и сам Луцевич наотрез отказал Толмачеву. «Если только тебе лоботомию делать, — поправился он, — а для чего другого — на пушечный выстрел к твоему заведению не подойду». Пришлось нредло- жми» участие и афере профессору Канону in обычных ш тулоианпы.ч дочбоебов. Снос профессорство козлоногий Венька Напои ^работал стараниями папаши, академика из сталинских времен. Тупой оказался отпрыск и никудышный. «Ладно, — решил Толмаче», — не меня резать будут». И доверил козлоногому
Везет же придуркам! Напрочь в точку попал Толмачев! Оказалось вообще в самую точку попал: Свиньки и Пановы жили соседями в Пионерском переулке на Патриарших и оба однажды выезжали в турпоездку за бугор. Венька Панов хоть и тупой, да на острую шпагу умел первых красавиц насаживать, а Федька Свинько у задрипанных свистушек ео слезами вымаливая палчонку. Венька запросто приголубил гидессу-немку, собирался приголубить повторно, а тут Федька принялся под дверью блеять, что ему очень надо и сто пало пожалеть, что он будущий корифей наук, а Ленин велел делиться. Панов Свинько не простил занудства и элементарно физиономию начистил после второго испорченного захода, а Свинько по возвращении отписан в органы о недостойном поведении Панова. В студентах Панов Свинько не отомстил, а тут случай сам представился. Покопаться в голове? Да хоть в заднице! У Свинько? -За милую душу!
Панов хоть мало-мальски смыслил в тонкостях, но в головешке Свинько покопался упорно, нашел-таки шишковидный отросток и стимулировал сто. как наставлял Толмачев. Пока черепок склеивали заново, пока суть да дело, козлобородый вел себя прилично. Поместили его в отдельную палату, куда вхожи были сугубо Толмачев и старшая медсестра Сичкина. Послеоперационный период заканчивайся нормально, швы Толмачев снял, а Свинько продолжал загадочно улыбаться. И ни звука.
Звук пришел однажды, но с другой стороны, жуткий и душераздирающий. В очередной раз Женя Сичкина проведывала козлобородого пана Свинько, и что там произошло меж ними, из эмоционального вопля Сичкиной понять было невозможно. Вил медсестры сказал больше: на Сичкиной остались обрывки чулок, резинки ажурного пояса и рукава халатика. Что сшс? Ничего. Д. да, туфельки и резинка от трусов.
— Ах ты, стервец! — взбеленился Толмачев, прибежавший на вопль. Тем не менее оголенную до мелких подробностей Сичкину он разглядывал с удивлением и довольством. — Я тебе задам!
Толмачев кликнул двух дтожих санитаров, вызволил бедную медсестру Сичкину и долго оглаживал, успакаивая. Свинько досталась тройная доза барбитат-патрия плюс клизма из него же...
Через час Толмачев решил заглянуть к Свинько, полагая найти его вусмерть спящего.
— А, батенька, — услышат он с порога юл ос, каким пользуются одни козлобородые, — uac– то мне и пе хватало...
Бежать бы прочь Толмачеву, а не смог: в промежности у козлобородого появилось такое... Ослиное! Вот что сделала с мерзавцем передовая научная мысль, рожденная в головах двух дилетантов. И так быстро взошла и выросла, будто парниковый вьетнамский огурец! Больше в мыслях Толмачева ничего не успело отложиться, гак стремительно взялся за него обладатель ослиного орудия и упорства. И здесь был нечеловеческий вопль, и санитары с трудом отодрали жаждущего от страждущего. Поткжали Свинько резиновой палкой по голове и конечностям, только после этого Свинько увял и заснул. А орудие — нет. Сичкина вкатила ему хлорат гидрат — ничего. Выждали час, вкололи баклофеп — хоть бы хны! Пациент тряпицей лежит, орудие само по себе стоит, как древко ленинского знамени. Пришлось идти па поклон к Луиевичу.
— Олег Викентьевич, — приступил к уговорам Толмачев, — вы можете не уважать меня как человека, но коллеге должны помочь. — И описал ситуацию.
Луцсвич хохотал, что называется, до упаду.
— Сережа,
— За что рубины? — именно это рассердило Толмачева.
— Камень любвеобильных. Отцу вечной эрекции!
— Перестаньте осмеивать, лучше помогите.
— Бабу дайте ему, — трезво рекомендовал Луцевич.
А говорят, в сумасшедшем доме невесело. В России ж весело? Одним словом, Луцевич озадачил Толмачева. Но где ж ее взять? Сичкина отказалась наотрез, прочие санитарки, как ни постились много лет, халяву отвергали с ужасом. Созвонились с женой. Оказалось, она в разводе с козлоборолым по причине слюнявости того, в открытую называла ею козлом, на боютырские возможности не клюнула. Что дальше? Сичкина подсказала: козлу нужна коза. Ну да. в стране только что с грохотом обвалился рубль, козочки дороже девочек! Козу в сумасшедший дом — это уж слишком...
— Олез Викентьевич. помогите без глупостей, — опять умолял Толмачев Луцевича.
— Клин клином вышибают, дубина вы эдакий, Сергей Алексеевич! Дайте ему любой антидспрессант ноотропно- го действия! — выпалил Луцевич махом и бросил трубку, а Толмачев около получаса изучал по словарю новые термины.
Наконец Свинько вкололи двойную дозу пиразидила по указанию Толмачева. Орудие свяло наконец.
Утром следующего дня Толмачов в глазок разглядывал Свинько. Пациент благодушно взирал перед собой и делал ручкой, как истинный декламатор, хотя вслух ничего не произносил. Шатер из простыни возвышался перед ним в прежних пропорциях, что его не обескураживало: он жил в своем потустороннем мире, а медсестру с санитарами воспринял очень спокойно. Оно и понятно: Диоген даже в бочке Диоген, попади он хоть к любому Толмачеву. Свинько, одним словом, из разряда умственных перешел в разряд умствующих, с царственным жезлом к тому же. Не зря сказано: хреновое дерево в сучок растет. Выросло.
Стоявшему у двери палаты Свинько главврачу охрана в сопровождении ребяг из ФСБ долох<ила о новом пациенте.
«Значит, еще один умствующий, — подумал Толмачев. — Час от часу не легче», — заключил on и отправился в приемный покой.
JIa полпути к приемному покою его остановил приехавший фээебэшник и попросил сначала зайти в кабинет. .
– Сергей Алексеевич, велено этого пациента держать в особой строгости и должной изоляции, — сказал фээс- бэшник. — Персона чрезвычайно опасная для государства. Впрочем, вы вольны делать с ним что хотите. Никакого спроса не будет, — прозрачно ободрил он Толмачева.
— Разберусь, — буркнул Толмачев и вызван Сичкину. — Новому пациенту для начата двойную дозу аминазина, а утром посмотрим, как с ним быть дальше,"
...В приемном покое медленно освобождался от цивильных одежек Судских под присмотром санитара и медсестры.
Корешок женьшеня он умудрился спрягать на теле и пронести с собой в палату.
После октябрьских событий, когда безмозглый президент по наущению бездарных и трусливых советчиков дач команду патить по Белому дому из танков, жизнь повернулась к Вавакину фасадом, как и напророчила гадалка. Еще один счастливчик по жизни. Он потерял только вельможную приставку -оглы, а приобрел гораздо больше. Четырехкомнатную квартиру в Крыл.иском со всей мебелью, хорошенькую «вольвушку» — не большенькую, но хорошенькую, — зато на службу его возила крутая «960-я». Еше он имел спецпаек, дотации за вредность, ежегодные двухмесячные каникулы и еще, сше массу удовольствий в жидком, твердом и газообразном состоянии. Семью он принципиально не вызывал из Анадыря, откуда баллотировался. Зачем в лес дрова таскать? Его жена, диктор тамошнего телевидения — есть и такое, — нужна именно там, а в Москве она потеряется, объяснял ей в немногих письмах Вавакин.