Начало
Шрифт:
Когда все собрались, я попросил закрыть оба лаза и поставить табурет для деда. Всё было готово, и пришло время посылать за главкомом.
— Маски делить будем? — напомнил одиннадцатый о личном трудовом подвиге.
— Точно. Маски у каждого должны быть под рукой. И, ежели что, сразу их на лицо и тикать, куда глаза глядят, — проинструктировал я братьев.
— Как это, «ежели что»? — напряглись близнецы.
— А никак, — прикрикнул на всех соседушка. — Вдруг так расшумимся, что милиция явится? А тут двенадцать одинаковых с лица. А ну
Бойцы безропотно поделили маски и начали их примерять, но одиннадцатый снова вмешался.
— Чётные миры берут поросят, а нечётные зайцев, — отдал он очередное распоряжение.
Я вопросительно покосился, но соседский братец не обратил на меня внимания и продолжил командовать:
— Зовите уже деда. А про маски забудьте, но из рук не выпускайте.
Сбегали за дедом и, пока тот ковылял до сарая, я произнёс короткую речь.
— Поздравляю всех с днём варенья, — продекламировал негромко, упрямо не желая называть этот день днём нашего рождения.
Когда дверь сарая скрипнула и отворилась, пропуская хозяина внутрь, вся наша братия поднялась с самодельных лавок. Поднялся и я. Дед чинно проследовал на своё место. Покосился на закрытые лазы, пинком проверил табурет на устойчивость и только потом уселся.
«Прям, царь из мультика», — успел я подумать, а старикан уже начал откашливаться.
— Здравия желаю, служивые, — приветствовал он нас, как равных. — Садитесь.
Мы расселись, как положено ученикам по команде учителя, и приготовились слушать, а Павел замолчал и больше ничего не говорил. Или с мыслями собирался, или ещё чего ждал.
Мы уже заёрзали от нетерпения, зашептались, и тут дед начал речь.
— Спасибо, что собрались в моём волшебном сарае, — Павел подождал, пока утихнут смешки и продолжил: — Поздравляю всех Александров из всех миров с их полным девятилетием. Нижайше прошу прощение за то, что вам в таком юном возрасте пришлось поступить на службу. Службу опасную, но почётную. Взвалить на детские плечи ответственность за двенадцать братьев-миров.
Дед говорил основательно, серьёзно, а мы, открыв от изумления рты, продолжали внимать.
— Во второй раз мне приходится собирать детвору и читать эту речь. Только время лихое выдалось, и почти все ваши старшие товарищи пропали. Поколение посредников, что было промеж вашим и моим, сгинуло.
Павел ненадолго умолк, достал из кармана аккуратно свёрнутый платочек и вытер намокшие от слёз глаза.
— Про Калик я вам в другой раз поведаю, когда подрастёте, а сейчас скажу, что из двенадцати парней осталось только двое. Да и то, один спился и мотается где-то по нашим мирам. Бог ему судья. Вам положено знать одно: в этом нежном возрасте, как ныне у вас, завсегда мальчишки начинают посредничать. Но сначала приносят клятвы. Каждый в своём мире, вестимо.
Почему в таком зелёном? А покамест ваши души чистые, грехами не замаранные, да на девиц покуда просто так глазеете, без злого умыслу, стало быть, самоё время, —
Павел встал, отодвинул табурет подальше назад, потом начал креститься и читать молитву.
— Слушать внимательно! — рявкнул он, когда закончил молиться. — Клятва дело не шутейное. Показываю единый раз для острастки, а после старшой ваш всё запишет и каждому раздаст для обучения. И чтоб к весне все на зубок эту клятву знали, а до конца мая принесли её, как положено, на вершине горы. Мир, когда просыпается и в силу вступает к человеческим словам восприимчивей. А души ваши, покуда не мутные, услышаны будут, и миры вас признают.
Он снова перекрестился, и мы поняли: клятва началась.
— Здравствуй, мир мой родной. Дозволь принести клятву для вступления в посредники промеж двенадцати братьев-миров, — торжественно произнёс дед, потом поклонился в пояс и продолжил. — Я Павел, крещёный и нарождённый, сын Семёна, внук Павла, правнук Фёдора, нарекаю тебя Двенадцатым и прошу принять эту клятву, которой обязуюсь служить верой и правдой во славу Божию.
А ещё прошу возвращать мою душу грешную и тело бренное ото всех мест да изо всех времён, куда бы ни занесла меня служба посредника между мирами.
И пусть будет так, пока твоё солнце светит, а моё сердце бьётся.
Помоги нам, милостивый Боже!
После этих возвышенных слов дед снова перекрестился и поклонился, а мы так и сидели с раскрытыми ртами, боясь вздохнуть или пошевелиться.
Время замерло, воздух стал густым и тёплым, а сарай наполнился цветочным ароматом. У меня на голове зашевелились волосы, а по всему телу хорошо знакомые мурашки развернулись в боевые отряды.
— Почуяли тепло? — торжественно спросил дед. — Это мир мне ответил. Мол, помнит ещё старика.
Дед стоял, а стариковские слёзы градом катились из глаз. Теперь он их не стеснялся, не вытирал платочком, а гордо выпрямив спину стоял и глядел вперёд, сквозь стену сарая. Потом, немного погодя, развернулся и пошёл на выход.
— Потолкуйте тут, покуда я с чувствами справлюсь. Да сильно не шумите, окаянные, — сказал он, не обернувшись.
Всё вокруг пришло в норму. Время, воздух, прохлада, всё стало по-прежнему. Мы завозились и зашептались, а одиннадцатый вполголоса спросил:
— Кто про этих калек знает?
— Ты лучше про тепло спроси или про шевеление волос, — посоветовал ему кто-то из братьев.
И тут пошло-поехало. Сначала мы делились впечатлениями и ощущениями, которые были у нас по окончании дедовой клятвы, потом сравнивали их с чувствами при входе в пещеру. Потом начали про девчонок и наше к ним отношение, потом про сгинувших посредников. И всё вокруг загудело, зашумело, завздыхало.
— Я, кажется, знаю про этих калек, — удивил всех номер первый. — Правильно не калек, а Калик. Это фамилия их была. Посредников тех, исчезнувших. Их так и звали: Калика. А что с ними стало, не знаю.