Начало
Шрифт:
— Ты, что же это, Ёшкин кот, меня за дурня держишь? Думаешь, умом ослаб? Да я тебя вмиг просветил, аки рентгеном. Думаешь, сжалюсь над мальчонкой, невзначай сболтнувшим свои секреты, да укажу, где девчушка обитает? Накось, выкуси!
Как не крути, но изуродованными пальцами дед не смог показать фиги с маслом, а я пожалел о том, что и в самом деле хотел обхитрить его. Всё понял старый. Не мог не понять. А я нисколько не сомневался, что он слышал о змеином хвостике. Проще говоря, о шутках, которые устраивает будущее, если кто-то о нём узнаёт. Я и рассчитывал на то,
— Извини. Бес попутал. Если не можешь сказать, не обижусь. Нельзя, значит, нельзя. Прости.
А дед, видно, ожидал совсем другого, потому как мигом замолчал и засопел, почёсывая бороду пальцами, не сумевшими изобразить кукиш.
— С кем не бывает. Со всеми получается, что и не такое случается.
…Ладно. Продолжаем пикирование, — поднялся Павел с табурета и затоптался на месте.
— Когда у тебя следующий большой сбор? — спросил учитель-мучитель, а я захлопал ресницами.
— Когда хлопцев гуртом собираешь? — перевёл он на доходчивый язык.
— Планировал после пересдачи, — ответил я, и теперь дед заморгал, явно не понимая меня. — Когда в третьем и шестом мире оставят братишек на второй год окончательно, тогда и собирался.
— Когда сие решится?
— До двадцать пятого августа, и в третьем, и в шестом мире всё будет кончено.
— Хорошо. Дело терпит. Как решится, собирай мальчишек. Речь держать буду. Открою новый учебный год. Уразумел? — сказал дед и уселся на табурет.
— Теперь про девчушку, — скомандовал я и снова получил забористый взгляд.
— Про которую? Про Анку?
— Про старушку. А что там про Анку? — любопытство взяло верх, и я решил послушать очередную байку.
— Дык, если пришёл до Анки, не уходи спозаранку. Потому что, как следует тело нужно расследовать, — выдал дед пику и сам над ней рассмеялся.
— Дело расследуют, а не тело, — поправил я наставника, а тот ещё больше затряс бородёнкой.
— Кому как нравится, тот так и забавится! — выкрикнул дед сквозь смех, и опять за старое.
— Ничего не понимаю. Шутки у тебя несмешные.
— Если б ты их понимал, я б их из мешка не вынимал, — всё тряс и тряс бородой Павел, а я давно сбился с подсчёта его нормы по выпечке прибауток.
«Смеётся, значит, всё в порядке. А может, сознаёт, что ещё не готов обо всём навалившемся думать? Поэтому устроил разрядку напряжённости, как в телике говорят о политике.
И сколько в нём злости на всякое зубоскальство. Сколько энергии он на несерьёзность свою тратит. Может, наоборот, из неё силы берёт? Может, давно бы перегорел, если бы жил без шуток?»
— Ладно, куражься. Если передумаешь про… Про наше тело, всегда готов к бою с тобою. И на розыски той, над которой сейчас смеёшься, тоже настроен по злому, — молвил я заковыристо, но понятно и без упоминаний девчушек, на которых дед так ополчился.
— Погодь. Я тебе ещё про ворованные груши не
— Лучше делом займись. Обдумай всё, а я завтра загляну, — откланялся я и удалился.
Глава 30. Большой сбор
— Как жизнь у неумных? — на полном серьёзе спросил я у третьего и шестого Александров.
— Оба камнем идём ко дну, — доложил третий.
Только он относился легко ко всему выпавшему на долю этих мальчишек. Или делал вид, что ему наплевать на случившееся.
Я старался не копаться в их чувствах. Понимал, что испытать им пришлось немало. И в физическом смысле, и в моральном.
Обоих поколачивали родители, когда у них заканчивалось терпение возиться с сыновьями, которые ни с того ни с сего стали настолько вредными, что нипочём не хотели ни учиться, ни отвечать на вопросы учителей и даже докторов.
— Чем кончилось? — обратился я к третьему, пока шестой замкнулся в себе и своих грехах, за которые рвался расплатиться и отказывался не только от помощи, но и от общения с братьями.
— Оба оставлены на второй год, как миленькие. Даже у студентов не получилось ничего, кроме КУР, из нас вытянуть. Тоже мне, практиканты. Нашего брата непонятными картинками не запугаешь. Не знаю, как шестой выкручивался, а я всё за пять минут перещёлкал, — увлечённо рассказывал третий, а я смотрел на него и жалел: «Всё ещё бредит. Придумал, что какую-то курицу из него вытащили. Бедняга».
— Там всё наоборот нужно было делать, балбес! Ты хоть знаешь, что этим практикантам сказал их руководитель? Нет? Когда я на все заумные картинки с вопросами сморозил шуточки, а они всё записали, он им так и сказал: «Запороли его». Вот только мамке с папкой он такого не сказал. Будто не они пороли, а студенты эти, — наконец-то и шестой начал выказывать буйные признаки жизни.
— Сам балбес. Главврач так про кекс говорил. «Запороли вы свой кекс». А сам на тетрадки кивал и двойками за практику грозился. Только после этого они от меня отстали. Начали у других КУР мерить. Какой у тебя, кстати? Признавайся, — разошёлся жизнерадостный третий.
— От восьмидесяти до девяносто пяти. У всех по-разному получилось. Они же каждый своё в тетрадке чёркали. Только, как там ответы посчитать можно, ума не приложу.
— О чём вы, граждане ненормальные? Что за куриц с кексами из ваших голов вытащили главврачи со студентами? — возопил я, не выдержав издевательства над своей головушкой.
— Каких ещё куриц? КУР – это, как КПСС. Сокращение, значит. Коэффициент Умственного Развития. Тоже мне, ненормальный. Это дело у всех желающих смерить могут, а не только у второгодников. У нас он как раз в норме. Поэтому мы кекс испортили. Ведь наш оказался длиннющим, а не коротким, как у настоящих ненормальных. Главврач им не поверил, что мы длиннее оказались. То есть, умнее. Вот и сказал, не запороли ремнём, а запортили кекс. Правда, он с психами до того умаялся, что сам оговариваться стал. Вместо «запортили» сказал «запороли», — чуть ли не прокричал Александр-третий, безумно озираясь то на меня, то на шестого.