Начало
Шрифт:
«Песчаные дюны и белоствольные берёзки вместе не живут, если в том нет человеческого замысла. Или божьего промысла?» — снова всё во мне захолонуло и затрепетало, а я стоял и глазел на островки всевозможной растительности, родом из разного климата.
«Вот снежок на лесную полянку сыплется. Вот дождик моросит, поливая травку на лужайке. Вон сосны высоченные построились в ряд. Там деревца карликовые с причудливо запутанными веточками. Вот песок, гуляющий по дюне и перебегающий с места на место. Вон там настоящие огромные цветы, но на коротких стебельках, поэтому еле из травки выглядывают. А вон овраги, занесённые
Но что-то опять меняется. «Что за диво?» — изумился я от того, что женщина прямо на глазах преобразилась и стала другой. Только что была кареглазой брюнеткой, а через мгновение стала синеокой. И кожа посветлела, а волосы, выскочив из-под переменившейся накидки, стали цвета спелого колоса.
«Какая же ты на самом деле, мама Кармалия? Ты меняешься внешне, а всё равно собой остаёшься, — подумал я, догадавшись, кто шагал ко мне так непринуждённо и грациозно, так уверенно и красиво. — Так красиво могут ходить лишь… Нет, не богини. Богинь я никогда не видел. Так могут ходить только любимые нами… Мамы».
Слёзы так покатились из глаз, но я нисколько их не стыдился. А мама Кармалия всё шагала и шагала ко мне издалека, находясь совсем рядом, и продолжала меняться.
Она становилась и темнокожей брюнеткой, и узкоглазой азиаткой, смуглой и краснокожей, бледной и загорелой. Черты лица то были строгими и резкими, то мягкими и нежными. Глаза меняли цвет и разрез, но всё равно, оставались огромными и всё понимавшими материнскими глазами.
— Здравствуй, Головастик, — поздоровалась со мной Кармалия и стала похожей на тётеньку с афиши – темноволосой, со светлой кожей и яркими зеленовато-голубыми искрившимися глазами.
— Здравствуйте, мама всех миров, — поздоровался я осторожно.
— Тебе это место больше нравится, чем ночной лес? Ведь совсем сегодня идти не хотел, — пожурила всемирная мама.
— Здесь красивее, — признался я. — Что это за место? А то здесь отовсюду намешано. И вы, мама Кармалия, сами всю дорогу менялись.
— Понравилось? Или я смутила тебя метаморфозами? — участливо поинтересовалась собеседница.
— Мне вовсе не страшно было. Нет. Я… Я любовался вами. Вы такая… Красавица, — сконфузился я и опустил глаза.
— Спасибо тебе, Головастик. Спасибо. Давно меня люди так не называли. По-всякому обзывали и проклинали, а вот красавицей, кроме детей моих, в последнее время никто не называет, — сказала Кармалия и о чём-то задумалась.
А я стоял и ждал, когда она заговорит снова, и не нашёл ничего интереснее, чем рассматривать своё одеяние.
Я был в широкой рубахе из неизвестной материи, сотканной из толстых грубых нитей, но не шерстяных, а каких-то других, чем-то напомнивших мне паклю, возможно, из тонких волокон растений. Цвет рубахи был светлый, серо-жёлтого оттенка, а ворот начинался на левом плече и заканчивался на груди на уровне подмышек. Штаны были широкие из точно такой же ткани, а обуви на ногах не оказалось.
«Опять обувку не захватил», — подумал я и услышал, как рассмеялась
— Что? Без сандалий сегодня? — спросила она и перестала смеяться.
— Без, — ответил я, глядя на босые ноги. — А камушков мелких здесь нет?
— Здесь всё есть. Как в ковчеге.
— Так вы что, мама Кармалия, Природой командуете?
— Совсем нет. Природа – сила могучая, но необузданная. Огромная сила. Как сила Мироздания. Она, если закапризничает, много бед может наделать. С неё станется. А я силу её контролирую, да использую, да прошу о чём-либо. На всём, как и на тебе, метки свои ставлю, и тогда уже она думает, что ей можно, а чего нельзя, — объяснила Кармалия, а я вновь похолодел внутри.
— Какие метки? Пропуски в миры?
— Можно и так их назвать. Отметины мои не только на людях есть, но и на зверях лесных, на тварях морских, на рыбах речных. А они по мирам не кочуют.
— Зачем им тогда метки? — спросил я, возмутившись, что и рыбы носят такую же, как у меня, метку-пропуск.
— Затем, чтобы все видели их. И дети мои, и Природа, и звери хищные, и болезни всякие. Видели и понимали, что отмеченных мною нельзя и пальцем тронуть. Что зёрна они для будущего. И никакой голодный волк никогда не тронет зайчиху, отягощённую таким зёрнышком.
Понял, зачем девчушка всё метит? Вот она-то и есть хозяйка Природы и помощница в моём материнском призвании.
— Я тоже с таким зёрнышком и поэтому болеть не буду? — решил я узнать о том, что мне ближе, чем мировые и природные проблемы.
— Ты совсем другое дело. У тебя она не такая, как у зверей и птиц. Твоя метка для детей моих неразумных, чтобы знали, что по своей воле ты по ним гуляешь, а не беда с тобой приключилась, — просветила меня Кармалия.
— Такая беда, которая у нас в октябре случится? — вдруг, вспомнил я о Боге с поломанными ногами.
— Мамка эта по своей воле у вас окажется. Такое случается от быстрого убывания разницы между мирами. Только вот, в какой из них она себе дорогу пробьёт, пока неизвестно.
Всякое случалось и будет случаться. Но, как и в змеиной сказке, когда узнаешь о завтрашнем дне, хочешь ты или не хочешь, а произойти всякое может. И не только то, о чём узнал, — объяснила Кармалия.
— Я думал, это Бог будет. А тут чья-то мамка, — не стал я скрывать разочарования.
— А если простая мамка, значит, она уже не богиня? Да у каждой земной мамки такие же чувства к детям, как у Бога к чадам своим. Какая между мной, матерью миров ваших, и твоей мамой разница? У меня деток много, а у неё двое, и что? Разве от этого вас меньше любят? Меньше переживают? Вы такие же миры для неё, как и дети мои для меня!
Чем вы по сути отличные? Размерами своими или мирков, которые для себя создаёте, когда от мамки отдаляетесь? В вас почти нет никакой разницы.
Когда же вы, люди, ума наберётесь все, а не только некоторые и случайные, которых мы зовём головастиками? Не по размеру голов, конечно, а по величию того, что они могут увидеть и осмыслить.
Вы все, как устроены? «Не понимаю, значит, не вижу». Вот, как вы устроены. А ты возьми да пойми. Сделай усилие. И неважно, что да как увидишь разумом или глазами, главное, суть пойми. Ужаснись, когда поймёшь, но пойми, — чем дальше говорила Кармалия, тем меньше я соображал, о чём она толкует.