Начало
Шрифт:
— Э-э, брат. Туда далёко.
— Бабуля всегда пешком ходит в церковь. А мы молодые и на всё трудное, вон, какие злые. Враз домчимся! — раззадорился Александр.
— А давай на велосипедах? Я с прошлого года в походы не шастал.
— Где второй велик возьмёшь? Через подвал, что ли, притащишь? Так ты деда пугаешься, как ладана, — задумался одиннадцатый.
— Давай у Вадьки одолжим? Случись чего, свой ему отдам.
— У Вадьки можно, если даст, конечно. Он, наверно, занят сейчас. Отцу машины ремонтировать помогает. Он у него этот… Жестокий
— Жестокий тятька? — рассмеялся я над напарником.
— Мне так легче слова запоминать, — отмахнулся тот и ушёл к бабе Нюре узнавать дорогу к церкви.
Я остался во дворе и размышлял, что и мне таким жестяным способом было бы легче запомнить имена миров, только вот, никаких тятек в голове не заводилось, тем более жестоких.
Одиннадцатый закончил разговор с бабой Нюрой и умчался на улицу.
«К Вадьке погнал», — решил я и начал переваривать вчерашние новости на новый лад, выискивая мелочи, которые мог упустить.
— Хорош спать, — рявкнул близнец в ухо.
— Не дал? — расстроился я, не увидев велосипеда.
— Твоя очередь. Отвели от меня глаза… Сам теперь проси, — огорошил меня одиннадцатый. — Но обожди немного. А то я пока сообразил, что меня никому не видно, такого натворил. Собака их от злости чуть наизнанку не вывернулась.
— Доотводились, олухи. Заработало! — поддержал я дружка и тоже от души посмеялся.
Вволю насмеявшись мы вдвоём отправились к однокласснику Вадьке.
Я еле сдерживался, глядя, как одиннадцатый то щекотал ничего не понимавшего Вадика, то дул ему в ухо, или ещё как-нибудь издевался. Вадик сначала стоял и долго не мог сообразить, зачем я просил у него велосипед. Но когда ему надоело чесаться от одолевшего зуда, быстренько согласился и, всучив мне свою лайбу, убежал, громко хлопнув калиткой.
Не переставая посмеиваться, мы зашли к одиннадцатому за его велосипедом и сразу же укатили в сторону улицы Ефремова и дальше.
* * *
— Вот церковь. Нас с тобой тут крестили? — спросил Александр, переводя дыхание после нашей бесконечной гонки.
— Вроде тут, — пожал я плечами, — теперь прямо, пока в улицу Гутенева не упрёмся.
Когда мы продолжили путь, я обратился к Татисию с очередной просьбой, но имя Калики не упомянул, чтобы не обидеть мир воспоминаниями о гадостях, которые натворили сгинувшие посредники. Просто, попросил помочь найти улицу, на которой растёт дичка. Татисий вместо тёплого ответа стрельнул в меня уже знакомой очередью из холодного и тёплого воздуха.
«Кто-то к одиннадцатому пришёл и попросил отвод глаз. А мы в такой дали. Ну, если попросил, значит, наш человек. Значит, подождёт».
Через пару минут мы остановились на перекрёстке нашей дороги с улицей Гутеневского. Сначала одиннадцатый замахал мне рукой, а потом и я увидел табличку с названием.
— Гутенева или Гутеневского. Разницы нет. Куда теперь? — спросил друг велогонщик.
— Влево. Там найдём высоченную дичку. Кстати, что за дерево так называют? Абрикос или
— И то и другое. Если их не прищепили, значит они дички.
— Прищепу из них сделали? Крупную абрикосу, как на дедовой улице? — припомнил я, как назывались деревья и их плоды, которые мы частенько сбивали палками, пока нас никто не видел.
— Во-во. Ладно, едем! — скомандовал одиннадцатый, и мы свернули на улицу Гутеневского.
На удивление, нас никто за всю дорогу не остановил, и никакие хулиганы в пути не встретились. Через квартал я увидел огромное дерево на правой от меня стороне улицы. Оно возвышалось над остальными деревьями, которыми были усажены и улица, и дворы, выходившие на неё своими воротами и калитками.
«Дичка – не синичка, а журавль до неба», — восхитился я невиданным деревцем и прибавил усилий ногам, давно уставшим крутить педали.
— Этот? — спросил одиннадцатый, когда мы остановились напротив двора с дичкой, оказавшейся грушей.
Я открыл рот, чтобы подтвердить, что это тот самый, но не успел. Незнакомый мужик лет сорока с седыми кудрями волос и печальным лицом, чем-то напомнившим мне девчушку-старушку, вынырнул из-за ближайшего угла перекрёстка, быстрым шагом приблизился и оглушил нас приветствием:
— Здравия желаю, господа посредники.
Мы обомлели, онемели и чуть не перепачкали штаны. По крайней мере, я точно.
«Мать честная. Не Калика ли это? — обмер я, а в голове всё сразу же завертелось и перепуталось. — Он же в моём мире живёт. Что этот жёлудь здесь делает?»
А печальный мужик тут же представился:
— Будем знакомы: Калика.
И до меня только тогда дошло, что означало пулемётное дыхание мира: «Вот кто сокрытый бродит по Татисию».
— Не живу я здесь, а вас вылавливаю. Потому как, знаю, что старый хрыч запретил нам встречаться, чтобы обучение не пострадало. Меня Угодник к вам прислал. Пришли в себя? — успокоил нас последнейший.
— Пришли, — ответил одиннадцатый. — Угодник, говорите. А кто ему сказал, что мы здесь будем?
— Тихо ты. Нам же нельзя… — не успел я разразиться дедовским нравоучением, как услышал от Калики:
— Вы сами ему сказали.
— Не может быть. Я сегодня в мороке не был. Почти не был, — уточнил я, имея в виду перелёт в Татисий.
— Не сейчас, а в будущем. Вы что, про путешествия во времени не знаете? Уж не лишнего ли я сболтнул, в самом деле? Не переживайте: замолкаю. Только Угодник просил… Кстати, кто из вас старший?
— Я из двенадцатого, — неохотно признался я.
— С тобой разговор, а близнеца прошу в сторонку отъехать, — распорядился Калика.
— В квартале от вас побуду, — с облегчением выдохнул одиннадцатый и удалился.
Я напрягся, ожидая чего угодно, только не куплетов.
— Всё может быть, всё может статься. С женою может муж расстаться. Ребёнка может мать забыть. Но чтобы Паша бросил жить… Ха-ха-ха! Тому не быть! — отчебучил Калика, должно быть, думая, что своим творчеством меня успокоит.