Начиналась жизнь

Сито Файвл Соломонович

Бэрл как-то весь изменился теперь. Сердце его переполнено нежностью. Он стал вежлив, рассчитывал каждое движение. Все, что он делал, он сперва обдумывал, боясь, что это не понравится Бэйлке и она будет смеяться над ним.

Но Бэйлка его избегала. Она старалась даже не разговаривать с ним. Мальчик терпел, хотя все больше раздражался. Он снова начал приставать к Бэйлке. Едва только она проходила мимо, он сразу начинал говорить о ней с ребятами, умышленно громко, чтобы она слышала. Но ее уши оставались глухи к его словам. Однажды он подставил ей ножку, и она упала. Тонкая струйка крови потекла из носа.

Бэрл хотел поднять девочку, но она с силой оттолкнула его и заплакала. Рохл Шраге случайно была в это время в зале. Она увидела Бэйлку, и тени под ее глазами еще больше углубились и потемнели.

После этого случая Бэйлка открыто объявила Бэрлу бойкот.

МАТЬ И ТОВАРИЩ

Гинда Мурованая одна в зале, читает газету.

«Непобедимая Красная Армия разбила остатки белогвардейских банд».

Крупный шрифт мелькает перед глазами. Гинда перечитывает заголовок несколько раз. Вспоминает… Разбитые теплушки… Санитарные койки… Контуженные головы… Отрезанные ноги… Крестьяне, рабочие, босые, плохо вооруженные, выступили против обмундированной, оснащенной армии — и победили.

«Непобедимая Красная Армия разбила остатки белогвардейских банд», — снова читает Гинда. Глаза ее улыбаются.

— Молодцы, ребята! — громко восклицает Мурованая, хотя в зале никого, кроме нее, нет. Еще так недавно пули летали над ее головой. Жизнь висела на волоске. Тоскует ли она по этому времени? Здесь, в детском доме, ей тесно.

Воспитывать детей улицы — не легкое дело. Да и как воспитывать их. Водить хороводы, рассказывать сказки, как делает Рохл, — это ли нужное воспитание?

Нет, этого мало. Рохл не воспитает боеспособного поколения. Или, может быть, она, Гинда, ошибается? Может быть, эти методы хороши? Рохл — только мать, а не воспитательница, и дети привыкли к ней, как к матери. Она вникает в каждую мелочь. Но здесь не родителями нужно быть, а командирами. Да, да, командирами! Нет, не то. Надо быть товарищами, старшими товарищами этих детей. Да, но ведь тогда от них не добьешься послушания… Надо уметь сочетать все: быть и матерью, и командиром, и товарищем. В роли матери хороша учительница Рохл. Когда захворает ребенок, она не покидает его ни на минуту. Таков и Шраге. Он дежурит по ночам в спальне мальчиков и хорошо знает, кого из детей когда нужно разбудить.

Кто же он? Отец? Командир? Товарищ? Учительница Шраге, конечно, будет доказывать, что прежде всего надо иметь сердце, материнское сердце. Надо согреть их, этих беспризорных сирот. Нет. Они уже не сироты. И не беспризорные.

Газета лежит на коленях, Гинда прочла ее. Теперь газету читает солнце.

«Непобедимая Красная Армия разбила остатки белогвардейских банд».

— Молодцы, ребята! — Солнце улыбнулось и проплыло по жирному квадратному шрифту.

В доме напротив молодая женщина играет на пианино траурный марш Шопена. Клавиши плачут под ее пальцами.

«…Не плачьте над трупами павших бойцов». Имена погибших героев никогда не забудутся… Гроб среди цветов. Нежные звуки шопеновской музыки долетают в зал.

Гинда Мурованая вслушалась в музыку. Вспомнились бесчисленные жертвы, бесчисленные герои революции, погибшие

где-то в глубоких снегах. Хоронили их просто, без музыки, без траурных маршей. Засыпали снегом и шли дальше…

Женщина все играла…

Но вот Гинда гордо подняла голову и встряхнула короткими стрижеными волосами.

Нет, не по душе ей мягкосердечная учительница Рохл, которая может упасть в обморок при виде царапины на пальце у ребенка!

МАЛЕНЬКИЕ МУЗЫКАНТЫ

Шраге где-то выпросил для детдома пианино. Первым на нем заиграл Бэрл. Он комфортабельно расположился на стуле, оперся на спинку, поднял ногу и ударил ею по клавишам. Пианино дико взвизгнуло, странное гудение пронеслось по залу. Мальчику это понравилось, он повторил еще раз. Нога бесцеремонно гуляла по клавишам, пианино ревело басом, пищало фальцетом, горько плакало диезами и бемолями.

Вторым играл на пианино Пашка. Впервые видел он такой инструмент. Желая получше разузнать, откуда выходят звуки, он несколько раз обошел вокруг пианино, поднимал крышку. Хорошенько разглядев, уселся на стул и начал обеими ладонями колотить по клавишам.

— Вот как! — в восторге закричал Пашка и продолжал хлопать ладонями по клавиатуре.

Третьим уселся за пианино Гера. Ему уже как-то приходилось видеть пианино. Поэтому он с видом знатока нажал высокую педаль и одним пальцем правой руки начал стучать по клавишам. В звуках этой музыки он слышал определенный мотив и даже стал напевать его.

Вскоре Шраге пригласил учительницу музыки, тетю Соню, высокую плотную женщину с белокурыми крашеными волосами. Сначала учились все. От мала до велика, даже учительница Шраге. Но скоро школа Бейера отбила охоту у музыкантов, и в детдоме осталось только несколько пианистов: Гера, Берта, Шмулик и Пашка. Среди этих четырех особенно выделялся Гера. Он был несколько глуховат, и учительница должна была сидеть совсем рядом.

— Руки надо держать свободно! — кричала она ему.

Но вскоре Гера усвоил науку тети Сони. Его пальцы начали приобретать гибкость. Через некоторое время он стал ярым пианистом, его нельзя было оторвать от инструмента.

…Глубокая ночь.

Все спят.

Кажется, будто и дом дремлет, укрывшись запертыми дверьми и окнами. Внезапно Гера проснулся, словно вспомнил о чем-то, и бросился в зал к инструменту. Синяя молодая летняя ночь заглядывала в окно, звезды одна за другой потухали на ясном небе. Гера задумчиво сидел у инструмента и о чем-то мечтал, тщетно стараясь поймать мелодию, которая только что его пленила. В коридорах было пусто и темно. Весь детдом легко дышал во сне. Вдруг Гера заерзал на стуле и открыл пианино. Пальцы быстро побежали по клавишам. Луна сквозь окно заглянула в зал и тоже стала перебирать клавиши.

Шраге на цыпочках, в одном нижнем белье, вошел в зал.

— Гера! Это ты! Что ты делаешь? Ты ведь всех разбудишь!

Игра не прекращалась.

— Гера, перестань! Слышишь, что тебе говорят? — Шраге тяжело дышал. Подошел ближе, точно собираясь закрыть крышку пианино.

Мальчик ничего не видел и не слышал, его пальцы легко бегали по клавишам. Плавная мелодия звенела среди глубокой ночи, гулко отдаваясь во всех уголках дома.

— Учитель Израиль, это я сам только что придумал!