Начиналась жизнь
Шрифт:
— И вы верите тому, что пишут эти негодяи?! — кричит капрал, еще сильнее взбешенный тем, что он стоит и надрывает себе горло, а хоть бы кто-нибудь откликнулся единым словом. — Голову сверну тому, кто принес сюда эти листовки! — выкрикивает под конец капрал и стремительно выходит из помещения.
Солдаты разражаются гулким смехом. Глез стоит на дворе. Смех солдат настигает его и оглушает точно дубиной по голове.
5
Портной Тевье изо всех
— Пропади он пропадом, этот немец, — говорит Тевье жене, которая хлопочет у печи, — но мои брюки, не сомневайся, переживут его…
— Немцы! — в тон ему говорит жена, невысокая женщина с сильно сморщенным лицом, которое всегда кажется заплаканным. — Холера бы всех их взяла, раньше чем они приперли к нам на Украину!..
— Подумаешь… — отвечает ей Тевье. — Поверь мне, Ривка, если мы пережили Николая, то переживем и немцев…
— Ой, Тевье, боюсь я за нашу Любу, — вдруг говорит, вздохнув, жена.
Из-под утюга выбивается пар. Тевье сквозь очки бросает взгляд под кусок сукна, щупает пальцами: утюг очень накален. Набрав полный рот воды, он с шумом брызгает на кусок полотна, прикрывающий брюки, которые он гладит.
— Чего ты хочешь от Любы? — обращается он больше к самому себе, чем к жене. — Чего ты пристала к ней? — Стоит жене заговорить с ним о дочери, как у него вдруг екнет сердце. — Ладно, ладно, я скажу ей, — бурчит он себе под нос.
Кто-то стучится в дверь. Судя по сильному стуку, Тевье догадывается, что это пришел капрал.
— Рива, прибери немного в комнате, немец идет.
— Вот действительно, побегу я наряжаться ради него, — сердито отвечает ему жена и идет открывать дверь.
Входит Ганс Глез. Это для него Тевье сейчас утюжит брюки.
— Добрый вечер! — говорит капрал весьма вежливо.
— Добрый вечер, добрый год! — отвечает Тевье. — Что хорошего скажет пан офицер? Рива, подай стул.
Глез присаживается. Он вынимает пачку папирос и предлагает Тевье закурить. Тевье, колеблясь, подходит к капралу и берет у него папиросу.
— Немецкие папиросы? — спрашивает Тевье. — Приятно. Давно уж не курил немецких папирос.
— Это папирос рушки, — отвечает капрал.
— Что ж, пусть будет русская. Когда нет мяса, грызут кость.
— Что вы сказали?
— Я говорю, когда нет немецких папирос, курят русские.
— Готовы мои брюки? — говорит капрал.
— Еще вчера, — говорит Тевье с усмешкой и подносит ему брюки.
— Хорошо, — сухо отвечает капрал. — Сколько вам причитается?
— Что значит, — сколько: в нынешние времена разве торгуются?
Когда капрал уже собрался уходить, в комнату вошла Люба.
Она с равнодушным видом прошла, даже не взглянув на капрала, и скрылась за занавеской во второй половине комнаты.
— Ваша дочь?
—
— Славная девушка, — улыбнулся капрал.
— Это я знаю и без вас, — Тевье не понравились последние слова капрала. Как раз от немца он не хотел бы слышать такие речи. Но у Глеза именно сейчас появилась охота побеседовать с портным. Он опять закуривает папиросу и выпускает изо рта маленькие колечки дыма.
— Сколько ей лет?
— После кущей ей станет семнадцать, — отвечает Тевье хмуро.
— Куши? Что это означает?
— А, пан офицер, какой вам интерес? Не все ли вам равно? — Тевье не любит, когда его дочерью интересуются, в особенности случайный человек.
— Что ты еще растарабариваешь там с ним? — отзывается Рива. — Выпроводи его, и делу конец.
Глез по-хозяйски расхаживает по комнате. Неожиданно он останавливается у занавески и насвистывает что-то игривое. Из-за занавески выходит Люба. Глез подмигивает ей, улыбается, несколько раз проходит мимо. Но она не обращает на него никакого внимания. Ему надоедает эта игра, и он уходит.
— Спокойной ночи, господа!
— Спокойной ночи! Пропади ты пропадом! Вот напасть!
— Мама, никто меня не спрашивал? — вдруг произносит Люба, словно никакого капрала здесь не было.
— Длинный был здесь, Ратманский.
— Миша Ратманский! Что же ты молчишь! Он что-то передал для меня?
— Он передал, что больше не придет!
— Что значит, он больше не придет?
— Потому что я так хочу, и делу конец!
— Мама, ты опять начинаешь?
— Ладно, ладно, хватит ссориться, — вмешивается Тевье. — Поговорим спокойно. Что же ты в самом деле хочешь, чтобы твои родители на старости лет сели из-за тебя в тюрьму? Что же, неизвестно разве, что ты шатаешься по городу с большевистскими листовками? И чего тебе нужно — чтобы тебя видели разгуливающей с немецкими солдатами?
— Кто меня видел разгуливающей с немецкими солдатами? — вспыхивает Люба, щеки горят у нее.
— Уж видели тебя, не беспокойся!..
Люба не может спокойно устоять на месте. Она быстро шагает по комнате. Лоб у нее нахмурен.
— Что ты уговариваешь ее? — говорит мать. — Гляди-ка, как он упрашивает, умоляет ее… Не хочу я, чтобы ты была коммунисткой, слышишь? Не хочу! Пойду и скажу, что я не хочу. Я отыщу вашего главного и скажу ему, что я не хочу! Не желаю, чтобы погубили мою единственную дочь.
— Что вы пристали ко мне? Чего вы хотите от меня? — сердито кричит Люба.
— Любенька, — отзывается Тевье, — поговорим спокойно. Пусть немец сломит голову, но ради чего нужно тебе лезть в огонь? Без тебя не обойдутся?.. Где это видано, чтобы девушка вмешивалась в такие дела, да еще такое юное дитя, как ты, а?
— Отец, в этих делах я вас все равно слушаться не буду… В этих делах у меня есть кого слушаться и помимо вас.
Люба повернулась и вышла из комнаты.