Наш общий друг (Книга 3 и 4)
Шрифт:
– Нынче утром, - говорит Бруэр, дождавшись благоприятной паузы, - я взял кэб и поехал на эту распродажу.
Бутс, пожираемый завистью, говорит:
– И я тоже.
Бруэр говорит:
– И я тоже, - но не может найти никого, кто заинтересовался бы его сообщением.
– И на что это было похоже?
– осведомляется Вениринг.
– Уверяю вас, - отвечает Бруэр, озираясь вокруг в поисках более достойного слушателя и отдавая предпочтение Лайтвуду, - уверяю вас, вещи шли почти задаром. Довольно приличные вещи, но ничего не дали.
–
Бруэр хотел бы знать, то есть хотел бы спросить сведущего человека, каким образом - эти люди - могли дойти - до такого - полного краха? (Расстановку он делает для пущей торжественности.)
Лайтвуд отвечает, что с ним, разумеется, советовались, но приостановить распродажу, не имея денег, он не мог, и потому не выдаст никакой тайны, если предположит, что это произошло оттого, что люди жили не по средствам.
– Но как это возможно - жить не по средствам, - говорит Вениринг.
Ага! Все чувствуют, что выстрел попал прямо в цель. Как это возможно жить не по средствам! Химик, обнося гостей шампанским, смотрит так, словно мог бы объяснить им, как это возможно, если бы только захотел.
– Могу себе представить, - говорит миссис Вениринг, положив вилку и складывая вместе кончики своих орлиных пальцев, - как может мать смотреть на свою крошку, зная, что они живут не по средствам! (Она обращается к тому из Отцов, который делает три тысячи миль в неделю.)
Юджин выражает предположение, что миссис Лэмл не на кого смотреть, раз у нее нет ребенка.
– Совершенно верно, - отвечает миссис Вениринг, - но принцип остается тот же.
Бутсу ясно, что принцип остается тот же. Буферу тоже это ясно. Такова уж несчастная судьба Буфера - вредить делу, становясь на его защиту. Остальное общество вяло соглашалось с положением, что принцип остается тот же, пока Буфер не сказал, что он тот же; и тогда возник общий ропот, что принцип вовсе не тот.
– Но я не понимаю, - говорит Отец с тремястами семьюдесятью пятью тысячами, - если эти люди, о которых тут говорилось, занимали положение в обществе, - значит, они принадлежали к обществу?
Вениринг должен признаться, что они здесь обедали и что даже свадьбу их сыграли тут.
– Тогда я не понимаю, - продолжает Отец, - каким образом жизнь не по средствам могла довести их до того, что здесь назвали полным крахом? Потому что всегда возможно исправить положение дела, в том случае, конечно, если люди что-нибудь значат.
Юджин, который, по-видимому, настроен мрачно и склонен предполагать, высказывает такое предположение:
– Предположим, у вас нет средств, а вы живете не по средствам?
Такие обстоятельства, слишком уж безнадежные, Отец не склонен обсуждать. Для всякого, кто хоть сколько-нибудь себя уважает, они тоже не подлежат обсуждению, - и потому отвергаются единогласно. Но это до того удивительно, как люди вообще могут дойти до полного краха, что каждый чувствует себя призванным дать особое объяснение. Один из Отцов говорит: "Играл в карты".
– Не спрашивайте меня. Я не желаю обсуждать дела этих людей. Мне не нравится эта тема. Это одиозная тема, оскорбительная тема, мне она претит, и я...
Излюбленным жестом правой руки, который смахивает все затруднения прочь и таким образом устраняет их навсегда, мистер Подснеп смахивает с лица земли этих жалких и совершенно непонятных людей, которые жили не по средствам и дошли до полного краха.
Юджин, откинувшись на спинку стула, наблюдает за мистером Подснепом с самым непочтительным выражением лица и, может быть, собирается высказать новое предположение, когда все замечают, что Химик о чем-то спорит с кучером. Кучер выказывает намерение войти в столовую с серебряным подносом, словно желая сделать сбор для своего семейства; Химик же оттесняет его к буфету. Превосходя кучера величавостью, если не военными талантами, Химик одерживает победу над человеком, который ровно ничего собой не представляет, когда он не на козлах; и кучер, уступив победителю поднос, отступает побежденный.
Тут Химик, заметив на подносе клочок бумаги, читает его, с видом литературного цензора, и, выбрав время, идет к столу и подает поднос мистеру Юджину Рэйберну.
На что остроумная Типпинз замечает:
– Лорд-канцлер подал в отставку!
С раздражающей невозмутимостью и медлительностью, - он знает, что любопытство очаровательницы не знает границ, - Юджин делает вид, что не может обойтись без монокля, достает его, протирает, с трудом разбирает записку, даже после того как он ее прочел. На ней написано еще не просохшими чернилами: "Юный Вред".
– Дожидается?
– оборотившись через плечо, доверительно спрашивает Юджин Химика.
– Дожидается, - так же доверительно отвечает Химик.
Юджин обращает извиняющийся взгляд к миссис Вениринг, выходит и видит у дверей холла юного Вреда, клерка Мортимера Лайтвуда.
– Вы мне велели, сэр, привести его, где бы вы ни были, если вас не будет, а я буду дома, - говорит шепотом ртот скромный юноша, становясь на цыпочки, - вот я его и привез.
– Молодец. Где же он?
– спрашивает Юджин.
– Он в кэбе, сэр, перед подъездом. Я подумал, что лучше его не показывать, если можно; он весь трясется, вроде как...
– сравнение юного Вреда, быть может, подсказано окружающими его блюдами со сладким, - вроде как бланманже.
– Опять-таки молодец, - отвечает Юджин.
– Я к нему выйду.
Выходит тут же и, небрежно положив руки на открытое окно кэба, смотрит на мистера Швея, который привез с собой свою собственную атмосферу, и судя по запаху, привез ее, удобства ради, в ромовом бочонке.