Наша навсегда
Шрифт:
Мы так много времени потеряли! Целых пять лет!
Этого огромного расстояния не наверстать!
Но можно хотя бы попытаться…
— Блядь, ну Каменюка, еб твою! — голос Лиса нарушает наше взаимное погружение, заставляет оторваться друг от друга.
Лис стоит на пороге комнаты. И не один! За его спиной — куча народу! Его отец, мой отец, еще какой-то мужчина, наверно, врач…
И все они смотрят, как Лешка распинает меня на кровати!
О-о-о…
Можно ли упасть еще ниже?
Я
А Лешка, недовольно заворчав, садится и разворачивается так, чтоб спрятать меня за своей спиной.
— Лис, какого хера? Сначала надо было самому зайти, — рычит он раздраженно.
— Да блядь! — досадует Лис, — откуда я мог знать, что вы тут самолечением занимаетесь?
— Вы охуели вдвоем, что ли? — слышится злобный бас Большого, — вы мне ребенка тут какого хера мучаете? Она и без того едва живая! Блядь, а ну дай пройти!
Он легко, словно пушинку, отталкивает с дороги Лиса, намереваясь пройти и явно желая свои порядки тут устроить, но Лешка встает на его пути.
— Спокойней, Виталий Борисович, — говорит он, — она и без того напугана.
— А ты, я смотрю, терапию проводишь, — язвит отец и повышает голос, — Вася, тут врач, сейчас все будет хорошо, дочь.
— Да-да… — бормочу я, — мне… Мне надо одеться…
— Как раз это не обязательно, — вступает в разговор незнакомый мужчина, — мне вас надо осмотреть. Посторонних прошу удалиться.
После его слов никто с места не двигается, естественно.
И врач с легким удивлением переводит взгляд на каждого по очереди.
— Так, — берет ситуацию в свои руки Бешеный Лис, — парни, нам надо решить, что с этим маньяком делать, а то сдохнет там на коврике. А мне бы его еще поспрашивать… Большой, пошли.
— Мы с Лисом тут останемся, — говорит не уступчиво Лешка, — потом к вам присоединимся.
— А давайте вы все пойдете вниз, чтоб не смущать девушку, — аргументирует врач, — и мне пространство нужно.
В итоге, с большим трудом выпроводив всех, меня осматривают, берут кровь на анализы, а затем укладывают в постель.
— Сегодня и завтра лежать, — наставляет врач и, после паузы, добавляет, — и никаких потрясений… Никаких сильных эмоций. Просто лежим, слушаем музыку или тишину. Кушаем. И, желательно, оградить себя от излишнего давления… Вы понимаете, о чем я?
Киваю.
После увиденной сцены, только дурак не поймет, что тут происходит между мной и двумя парнями.
Врач уходит, а мне приносят еду.
Послушно выполняю все предписания, то есть, ем, пью и смотрю на зелень за окном.
И засыпаю неожиданно для себя.
И во сне чувствую, как меня обнимают. Сразу с двух сторон. Знакомые, такие надежные, такие нужные
Все же, не прав доктор… От этого нельзя меня ограждать. Потому что только с ними я могу быть спокойна.
72. Камень
— Ну чего, Камешек, все шестеришь? — Вес, несмотря на свое положение, на удивление борзый.
И мне хочется эту борзоту ему в пасть запихнуть. Но терплю.
Смотрю на него, окровавленного, с руками, висящими плетьми, переломанного всего. Но, похоже, нихрена не сломленного. И даже немного уважаю эту тварь. Исключительно за несгибаемость его, за силу воли и силу злости.
Не каждый так сможет, вот реально.
Он ведь далеко не трус и не дурак, Анатолий Весов, Тошка гребаный. Это имя набило оскомину уже давно, еще пять лет назад, когда Вася его периодами упоминала. И до того, когда с ним ходила, а сам Вес пиздел направо и налево, что она — его девчонка и спит с ним.
Я ведь даже не знал, что так ненавидеть можно. И завидовать. Черной, самой черной завистью. Это я на тот момент думал, что завидую и ненавижу.
Всю полноту этих эмоций я ощутил уже потом. Когда моя маленькая девочка, та, на которую я смотрел, исключительно чуть прищурившись, потому что глаза слепило, уехала с ним в Москву. И вышла за него замуж.
До сих пор воспоминания о тех веселых деньках, проведенных в тюряге с осознанием четкости всей картины в деталях, жгут грудь. И дыхание прерывают.
Меня выковали эти годы, эти мысли, эти эмоции. Изменили качественно.
И потому сейчас я очень, мать его, терпеливый, несмотря на то, что вколотить в землю тварь, посмевшую попытаться лишить меня самого дорогого, что есть в этом мире, хочется до слепоты в глазах.
И Вес читает это все в моем взгляде. И понимает, что живым не останется. Ни за что, блядь. И никакая память о нежной детской дружбе ему не поможет.
Вася наверху, спит, утомленная произошедшим.
А мы тут, внизу.
Ну что, гнида, побеседуем?
Лис, как обычно, менее терпеливый, чем я, скалится и шагает к лежащему на полу Весу.
Его отец, мирно разливающий коньяк у барной стойки, предупредительно каркает:
— Аккуратно. Нам с ним еще поговорить надо.
Лис дергается, словно от удара плетью, бросает на отца злобный взгляд.
Но подчиняется.
Хватает Веса с пола и рывком сажает его, прислоняя к дивану. Вес вскрикивает, судя по всему, ему очень несладко каждое движение дается, и мне его боль — маслом по сердцу. Только сейчас начинаю понимать палачей и маньяков. Мне реально крови хочется. До фантомного ощущения металла во рту.