Наши нравы
Шрифт:
— Не забуду! — прохрипела старуха, торопливо направляясь к дверям.
Она приотворила двери, не снимая толстой железной цепи, и спросила, как доложить.
— Подайте лучше карточку!
Степанида отнесла полковнику карточку.
— Пусти… проси в кабинет! — проговорил полковник в необыкновенном волнении.
В кабинет быстро вошел толстенький, кругленький господин с брюшком и лысой головой. Это был господин Сивков, агент сыскной полиции и поверенный полковника.
— Ну, что?.. Удачно ли съездили, Антон Иванович? — спрашивал полковник, со страхом
— Никаких следов… Я нигде не мог найти дочери Фомы… Она словно в воду канула… Вчера только вернулся.
Старик мрачно опустил голову.
— Значит, надежды никакой?..
— Подождите еще, Иван Алексеевич, отчаиваться…
— Три месяца, сударь, жду…
— Такие дела, батенька, и дольше заставляют ждать… Посмотрим, что на суде окажется.
— Так неужели вы думаете, что Трамбецкий украл мои деньги?..
— Нимало не думаю… Тут Трамбецкий невинная жертва и больше ничего… Того и гляди умрет в доме предварительного заключения до суда.
— А разве он плох?..
— Очень… Только что сейчас виделся с его адвокатом. Говорит: совсем плох… Только еще свидания с сыном поддерживают беднягу да надежда, что какой-то его приятель откроет это таинственное дело…
— Никольский?..
— А вы как знаете?
— Этот господин был у меня вскоре после покражи… Интересуется очень делом.
— Навряд ли только он успеет. Уж если я ничего не мог узнать, то что может сделать этот господин Никольский…
— Нечего сказать, порядки у нас! У человека среди белого дня крадут сто тысяч — и не могут найти…
— Еще подождите, не печальтесь, Иван Алексеевич.
Сивкову легко было говорить «не печальтесь», а каково было полковнику слушать?
В самом деле, история покражи ста тысяч до сих пор нисколько не выяснилась. Трамбецкий продолжал отрицать свою виновность, и следователь не мог от негр добиться никаких указаний, которые бы пролили свет на это загадочное дело.
Тем не менее Трамбецкого держали под арестом и не соглашались даже выпустить из тюрьмы на поруки.
Улики против Трамбецкого были настолько полновесны, что, несмотря на нравственное убеждение следователя в невинности Трамбецкого, прокурорский надзор предал его суду, и газеты уже известили о дне, назначенном для слушания этого таинственного дела, с различными, более или менее пикантными подробностями.
Полковник обещал господину Сивкову двадцать пять тысяч в случае отыскания денег, и ловкий сыщик употреблял все усилия, чтобы получить обещанный куш, но все его старания до сих пор были бесплодны.
Из найденной в кармане Фомы записки видно было, что у Фомы есть дочь.
Господин Сивков узнал, что действительно у лакея полковника есть незаконная дочь, которую Фома очень любил, но разыскать ее он не мог, как не могла и судебная власть.
Господин Сивков, однако, не терял надежды и утешал полковника, когда раздался резкий звонок, и старуха подала полковнику клочок бумажки, на которой было написано: «Петр Николаевич Никольский просит свидания по делу Трамбецкого».
— Проси! Быть может, Никольский
Толстенький господин только презрительно усмехнулся в ответ на замечание полковника.
Жадным взглядом впился полковник в молодого человека, когда он, после безмолвного рукопожатия, опустился в кресло у письменного стола, напротив полковника. Только напрасно старик надеялся прочесть что-нибудь на утомленном лице Петра Николаевича. Оно было холодно и бесстрастно.
Молодой человек обвел взглядом кабинет и только что заметил притаившуюся в темном углу кабинета толстую маленькую фигуру господина Сивкова. Перед входом молодого человека сыщик пересел подальше от света. Никольский взглянул в угол несколько раз, и чуть заметная судорога скользнула по его лицу.
И господин Сивков, в свою очередь, пристально разглядывал молодого человека из своего убежища. Лицо Никольского напомнило сыщику что-то знакомое и, вглядываясь в профиль молодого человека (Никольский повернул голову), господин Сивков припоминал, когда и при каких обстоятельствах он с ним встречался.
А что встречался — это несомненно. Эти вьющиеся непокорные белокурые волосы и шрам у виска он очень хорошо помнит!..
— Давно изволили вернуться в Петербург? — заговорил наконец полковник, томимый любопытством.
— Сейчас только!
— Откуда?
— Из разных мест!
— Ну, и успешно съездили?
Никольский молчал.
— Вы, господа, незнакомы? — спохватился полковник. — Мой поверенный, господин Сивков! Господин Никольский!
Оба гостя привстали и поклонились, но руки друг другу не подали.
— Мы, кажется, где-то встречались! — проговорил господин Сивков, вставая с места и приближаясь к столу. — Кажется, встречались?
— Я не помню. Впрочем, может быть… В Петербурге так легко встретиться!
— Ваше лицо, господин Никольский, кажется мне знакомым… А впрочем, быть может, меня обманывает сходство с кем-нибудь. Это бывает! — поспешил прибавить господин Сивков, добродушно посматривая на молодого человека.
— Да, бывает! — промолвил равнодушным тоном Никольский.
— Однако хорош я! — спохватился вдруг Сивков. — Засиделся у вас и забыл, что мне к одиннадцати часам надо в одно место. Эге, половина одиннадцатого! — удивился он, взглянув на часы. — До приятного свидания, Иван Алексеевич! Ужо вечерком заверну, а пока не тревожьтесь понапрасну, право не тревожьтесь. Бог даст, вора-то настоящего мы найдем. Он и не ждет, как мы его накроем…
Сивков засмеялся добродушным смехом при этих словах. Он опять пристально взглянул на молодого человека и, опуская глаза под встречным взглядом Никольского, проговорил:
— Позвольте спросить, как здоровье господина Трамбенкого?
— Ничего себе…
— А я так слышал, что плохо… Впрочем, вам лучше знать. Он, кажется, ваш приятель? Мое почтение! — прибавил он, уходя из кабинета.
— Странная встреча! — проговорил Сивков, очутившись на улице. — Лицо это почему-то мне очень памятно, но почему?