Наши нравы
Шрифт:
Из крайней ложи бельэтажа на Валентину направился бинокль. Ее превосходительство, Анна Петровна Кривская, внимательно осматривала Валентинины брильянты и недовольно покачала головой, поворачиваясь к сцене.
Сдержанный шум, точно шум замирающей волны, пронесся по зале, когда после первого акта спустился занавес. В проходе толпилась публика, медленно пробираясь к выходу. На женских лицах появились улыбки. Можно было рассматривать свободно друг друга и не стесняться делать замечания.
Хрисашка, тот самый Хрисашка, который не забыл леонтьевского обеда, сидел в бенуаре, напротив Леонтьева, в обществе нескольких
— Околдовала Савву-то дамочка. Совесть потерял человек… Еще вперед лезет!
— Разоряет его, говорят, эта барыня…
— Скоро совсем Савве Лукичу конец! — прохрипел Хрисашка, выходя из ложи.
Партер снова стал наполняться. Впереди у барьера стояла толпа. На Валентину обратили внимание.
— Кто это?
— Разве не знаете?.. Трамбецкая…
— Прелестная женщина…
— Только кусается… Она, говорят, стоит Леонтьеву!
— Мужик не глуп, оказывается!
— Да… Но только разве вы не слыхали, он накануне банкротства?
— Не может быть! Он на днях получает концессию.
— Кажется, Сидоров ее получит…
— Нет!.. Она обещана Леонтьеву.
— Посмотрите, каким Отелло сидит мужик. Он, говорят, бьет прелестную малютку…
— Бьет?.. Что вы! Напротив, говорят, она его к себе не пускает и позволяет любить только платонически…
Валентина смотрела в партер, счастливая, что на нее обращены бинокли из партера и лож. Дамы разглядывают ее и отворачиваются с гримасками. Мужчины, напротив, пожирают изящное маленькое создание. Костюм на ней скромный: она вся в черном, с брильянтами в ушах и брильянтовой диадемой на изящной головке. Закрытое платье придает еще более пикантности ее пышному, гибкому стану, оставляя простор воображению. Она лениво обмахивается веером и жмурит глаза от удовольствия и блеска. Черный цвет удивительно идет к ней, оттеняя матовую белизну и нежность кожи.
Она заметила в партере Евгения Николаевича, навела на него бинокль и едва заметно кивнула.
— Ты кому это? — спрашивает Савва.
Он смотрит на Валентину глазами, налитыми кровью, и в то же время робеет перед этим красивеньким зверьком.
— Знакомому! — смеется Валентина.
Савва только багровеет, молча глотает насмешку и рассеянно смотрит кругом. А вот и Хрисашка здесь. Отчего подлец этот такой веселый?
Он отвел глаза и взглянул наверх. В бельэтаже сидела ее превосходительство Анна Петровна с дочерьми. Савва заметил Кривских и сказал:
— Кривские здесь, Валентина.
— А ваша дочь?
— Кажется, нет, — вздохнул Савва.
Опять смолк говор. Начался второй акт.
Но Савва ничего не видит. Ему не до пьесы. Ревность не дает ему покоя и пожирает его. Он «влопался» в «малютку», она дразнит его и вот уже две недели, как не принимает Савву по вечерам… Примет ли сегодня? А он ли не тешит ее? Он ли не сыплет деньги к ее ногам?
Он отводит глаза от «малютки» и рассеянно глядит в партер.
Но чего Хрисашка радуется?
«Ужо погоди… Еще недельку ждать, всего недельку, — и ты лопнешь с зависти!..»
А вопрос для Саввы был решительный. Он хорошо понимал, что без концессии он погиб. Дела его шли хуже и хуже; к тому же Валентина стоила
В антракте в ложу к Анне Петровне вошел Никольский.
Анна Петровна была очень авантажна. Подрумяненная, с подведенными бровями, в прелестном наряде, она казалась гораздо моложе своих лет. Кокетливо улыбнулась она, пожимая значительно руку Никольского, и, усаживаясь с ним на маленьком диване аванложи, томно шепнула:
— Наконец-то! я думала, что вы не заглянете к нам. Как вам нравится пиеса?..
— Недурна…
— Да… очень… Сегодня здесь можно быть… Порядочное общество. Послушайте, Никольский, ваш Леонтьев с ума сошел… Ведь это ни на что не похоже — показываться с этою тварью… Когда же, наконец, мы образумим эту женщину! Она разоряет мужика, а он ведь до сих пор отдал Борису только триста тысяч. На днях обещает дать пятьсот тысяч. По-видимому, дела его очень плохи… Правда ли это?
— Говорят.
— Пора кончить, Евгений Николаевич! — шепнула Анна Петровна.
— Скоро все кончится! — значительно проговорил Никольский, давая место какому-то генералу.
Он спустился вниз, встретил Савву, беседующего с Хрисашкой, и прошел к ложе Валентины. Он тихо постучал. Она подошла к дверям.
— Ну, милая женщина, сегодня кончайте с мужиком. Скоро от него останутся одни перышки…
В ответ Валентина кротко улыбнулась, махнув головкой.
— Завтра я буду у вас. Addio [36] , прелестная малютка! желаю вам успеха… Впрочем, разве в этом можно сомневаться, глядя на вас?
36
Прощайте (итал.).
Не в духе пришел Савва в ложу. Хрисашка что-то чересчур был любезен и лебезил перед Леонтьевым. Он сел угрюмый. Мрачные мысли лезли ему в голову.
— Что с вами? — нежно спросила Валентина.
— Так… голова болит…
— Вы сердитесь?..
Она так взглянула на Савву, что Савва только пробормотал:
— Да разве на тебя можно сердиться? Ты из меня ведь веревки вьешь! Ты на меня только не сердись…
— Я не сержусь и в доказательство… поедем после театра ко мне… Мы будем ужинать вдвоем… хотите? — прибавила она беззвучным шепотом, обжигая мужика страстным взглядом.
Хочет ли он?
Он весь просиял, встряхнул своими кудрями и бросился бы к ногам Валентины тут же в аванложе, если бы она не поспешила сесть на свое место.
Началось третье действие.
Ропот театральной залы мгновенно стих, когда медленно поднялся занавес. Сцена сразу приковала внимание зрителей.
В полутемной горнице, уставленной образами, чуть-чуть склонив задумчиво голову, сидел в кресле с высокой спинкой худой, дряхлый, изможденный грозный царь, слушая монотонное чтение синодика.