Наши нравы
Шрифт:
Он припоминал, но не мог припомнить и, как мастер своего дола, решил теперь же проследить за молодым человеком.
«Иногда неожиданно нападешь на что-нибудь чрезвычайно любопытное!» — усмехнулся Сивков, останавливаясь на углу Большого проспекта.
Когда за Сивковым затворились двери кабинета, Петр Николаевич начал:
— Поиски мои были неудачны, Иван Алексеевич. Впрочем, нельзя сказать, чтобы совсем неудачны… У меня кое-что есть.
— Что… что такое?..
— Я ничего не отвечу на ваш вопрос. Это кое-что слишком неопределенное… А пока я пришел к вам с просьбой. Не можете
— Зачем вам? Эту книгу несколько раз уж смотрели. И следователь смотрел, и Сивков смотрел, да только всё без толку.
— Быть может, полковник, я просмотрю с толком…
— Самонадеянны вы, молодой человек!..
— Ведь вам все равно, полковник? Позвольте взглянуть! Кто знает, пожалуй, я буду счастливее следователя и вашего поверенного, господина Сивкова… Он присяжный поверенный?
— Какое! Он просто агент сыскной полиции…
— Вот как!
— Мне рекомендовали его как превосходного сыщика.
— И что же сделал ваш превосходный сыщик? — усмехнулся Петр Николаевич.
— То-то и есть, что ничего. Ездил разыскивать дочь этого мерзавца Фомы и вернулся с пустыми руками. Кажется, пропали мои денежки! Нечего сказать, порядки у нас! Хороши порядки! Хороша сыскная часть! Просто Азия какая-то!
Полковник, раз сев на своего конька, не скоро останавливался. С тех пор, как украли у него сто тысяч, он стал чаще нападать на порядки. Он и прежде не вполне доволен был ими, но теперь негодованию его. не было границ.
— Никто ни за чем не смотрит! Везде продажные люди… Свое добро нельзя вернуть с какого-нибудь мошенника, прикрытого формой…
Не без улыбки слушал Никольский ламентации [34] старика и, когда тот кончил, снова повторил просьбу просмотреть книгу полковника.
— Пожалуй, смотрите! Только едва ли вы что-нибудь найдете в ней, молодой человек… Некоторые господа, записанные в моей книге, пожалуй, не прочь надуть или подложный бланк поставить…
— А украсть? — перебил Никольский. — Как вы об этом думаете?
34
Сетования (от лат. lamentatio).
— Слишком дерзкая кража… Тут смелость нужна…
— А между ними разве смелых нет? Смелые люди везде попадаются, полковник!
Петр Николаевич со вниманием перелистывал гроссбух полковника и особенно тщательно выписывал сроки векселей. Таинственные знаки были ему непонятны.
Злая, ядовитая усмешка искривила губы молодого человека, когда он выслушал характеристики старика.
«Вот их подлинная история. И есть еще болваны, которые на них надеются! Чего можно ждать от этого вырождающегося класса… Чего?»
— Однако, полковник, вы точно Пимен Пушкина… Спокойно зрите на правых и виновных… У вас вот тут, — прибавил он, кивая косматой головой, — настоящая летопись.
— Всего есть, молодой человек. Надеюсь, что вы не употребите во зло моего доверия.
— Еще бы! Я, полковник, шантажом не занимаюсь! — усмехнулся Никольский. — До свидания!
— Ну, дай вам бог успеха.
— Не обещайте никакой части…
— Вы отказываетесь?
— А что?
— Нет, я так… Странно…
— Вы помните, полковник, шекспировские слова: «Есть много, друг Горацио», — и так далее. Я ввязался в это дело больше по глупости! — улыбнулся Никольский.
— Как по глупости?
— Да так, просто по глупости. Жаль человека, хоть и пустого, а все человека. Ведь, пожалуй, его и dahin [35] за то, что сыскная часть-то несовершенна. По ошибке!.. Уж вы на суде-то, полковник, пожалейте беднягу…
— Хороший ли у него адвокат?
35
Туда (нем.).
— Адвокат хороший, но ведь все в руце божией…
Никольский простился со стариком, а полковник в раздумье проговорил:
— Странный, очень странный этот молодой человек!
II
В ТЕАТРЕ
Вечером двадцать первого сентября красивая голубая зала Мариинского театра представляла необычайное зрелище.
Давалась русская пьеса, а между тем блестящее, избранное общество, никогда не показывающееся в русском театре, наполняло нижние ярусы лож и первых рядов кресел.
В партере мелькали звезды, генеральские эполеты, аристократические благоуханные лысины, аксельбанты и фраки. Известные всему Петербургу дельцы, журналисты, адвокаты, чиновники были здесь. Бельэтаж сиял свежестью и роскошью дамских нарядов, блеском брильянтов, сверкающей белизной голых плеч и наведенным на щеках румянцем.
Обычная бенефисная публика русских спектаклей исчезла среди блеска изящных туалетов, расчесанных затылков, вырезных жилетов и сдержанного французского говора.
В бенефис премьера русской сцены шло первое представление трагедии известного писателя, принадлежавшего к аристократическому кругу.
Пьеса возбуждала ожидания. Как говорили тогда, она явилась на сцене благодаря лишь аристократическому имени автора. Он сам ставил пьесу. Обстановку обещали не виданную еще при исполнении русских пьес. Высокопоставленные особы обещали быть в театре.
Ровно в семь часов взвился занавес. Сдержанный шум театральной залы мало-помалу смолкал. Все глаза устремились на сцену.
Незаметно вошла Валентина в крайний бенуар, тихо опустилась у барьера и стала глядеть на сцену. Вслед за ней вошел Савва Лукич и сел сзади. Валентина повернула вполоборота головку, что-то шепнула, улыбаясь обворожительной своей улыбкой, и Савва Лукич покорно пересел вперед. Из третьего ряда кресел Евгений Николаевич навел на Валентину бинокль и быстро опустил его, усмехнувшись довольной улыбкой. При появлении Валентины дамы соседней ложи переглянулись, пожали плечами и вздохнули. Мужчины из ближайших кресел на время отвели глаза от сцены, посматривая на хорошенькую женщину, разорявшую миллионера Савву и щеголявшую нарядами и безумной роскошью.