Наши нравы
Шрифт:
— Прошу тебя зайти в кабинет на пару слов.
А Савва, бережно усадив «прелестную малютку» в карету, крикнул таким голосом «пошел», что кучер вздрогнул и погнал лошадей.
Мужик вздрагивал, пожирая глазами Валентину, приютившуюся в углу кареты. Он выставлял свою голову на свежий воздух, и ему все казалось, что карета медленно катится по мостовой.
— Пошел! — повторил он.
— Голубка моя… приехали! — шепнул он дремавшей, усталой Валентине. Он обхватил маленькое создание и вынес ее на своих мощных руках из кареты.
Валентина
III
УДАР ЗА УДАРОМ
Савва бережно опустил с рук Валентину у дверей ее квартиры в нижнем этаже. Он нанял для «прекрасной малютки» целый этаж, поручив Лизере отделать его с безумной роскошью, не стесняясь расходами. Бронза, картины, фарфор и серебро покупались без торга, — только бы все было лучшее. Савва хотел поразить «пташку» и ничего не жалел на обстановку уютного гнездышка.
Через несколько слабо освещенных комнат они вошли в маленькую игрушку-гостиную. Валентина остановилась и, поворачивая голову, сказала:
— Сию минуту будем ужинать, — я только переоденусь! — и с этими словами скользнула в двери.
Словно зверь в клетке, кружил Савва по маленькой гостиной. У него стучало в виски и пересохло в горле. Ужасно долго тянулась эта минута. Он подходил к дверям будуара, откуда врывалась тонкая струйка душистого аромата, щекотавшего его нервы, и как ужаленный отходил назад. Красивый лакей, осветив комнаты, прибавил света в маленькой гостиной и удалился.
Минуты казались Савве бесконечными.
Но вот и Валентина!
Она явилась в дверях в белом батисте, плотно облегавшем мягкие, изящные формы, с распущенными волосами, прищуривая глаза на свет лампы.
— Пойдем ужинать. Я проголодалась.
Савва обхватил рукой молодую женщину. Она тихо выскользнула и прошла вперед.
Они сели за стол. Савва есть не мог, а только пил, чувствуя жажду. Валентина, напротив, ела с большим аппетитом и, казалось, не замечала жадных взглядов влюбленного мужика. Она подливала ему вина, а он припадал в это время к ее руке.
Савва молчал и все поглядывал, скоро ли Валентина кончит, а у «прелестной малютки», как нарочно, аппетит был превосходный, и Савва поневоле осушал стакан за стаканом.
Но отчего вдруг маленькая женщина стала грустна?.. В глазах у нее было столько тревоги.
— Голубка моя! что с тобой?
Она не отвечала.
— Что с тобой? Ты опять сердишься?
Савва подсел рядом и нежно обнял Валентину. Она теперь не пробовала освободиться из его объятий, и Савва чувствовал, как мурашки пробегали у него по спине.
— Что же с тобой, лапушка моя, сказывай!
Она подняла на него взгляд, полный слез, и заговорила тихим, нежным голосом.
Ей совестно беспокоить его, — он так много для нее сделал, но делать нечего, она должна сказать. У нее долг, который она от него скрывала, — долг, сделанный еще прежде, при муже, и теперь его требуют.
— Много?
—
— Есть о чем горевать… Утри слезки. Я дам деньги на днях.
— Но нужно завтра, непременно завтра…
Савва поморщился. Завтра? У него приготовлены деньги для Бориса Сергеевича, а больше денег нет.
— Да разве недельку подождать нельзя? Невозможно.
Она просила, но не соглашаются и требуют. Она предлагала переписать вексель. Она даже приготовила его, но ее подписи не верят.
— Ну, так моей поверят…
«Малютка» не понимала и, печальная, смотрела на Савву.
— Очень просто. Я поставлю бланк… У тебя вексель?..
— Да, у меня…
— Ну, и говорить нечего… Вытри же свои светлые глазки, родная моя… Для тебя, сама знаешь, ни в чем нет отказа!..
О, как она благодарна. Она теперь убедилась, что он ее любит.
— Благодарю… благодарю! — шептала она, обдавая его горячим дыханием.
Она повеселела и выпила вина. Савва теперь целовал ее, а она смеялась и подливала вина совсем охмелевшему Леонтьеву и глядела на него так ласково…
На другой день, в двенадцатом часу утра, Евгений Петрович вошел в будуар Валентины.
— Ну, что?..
Вместо ответа она подала ему вексель с бланком Леонтьева.
— Молодец дама! — весело проговорил молодой человек. — Теперь вы можете спокойно расстаться с этим мужиком. Давайте его сюда… Мы завтра же его учтем, а теперь в благодарность за добрый совет я вас обниму…
Через неделю Савва Лукич испытывал большую тревогу. В этот день в совете должен был решаться вопрос о концессии. Он почти не сомневался, что дело останется за ним, — приятель его, Егор Фомич, воротила в департаменте, уверял его в успехе, — а все-таки сомнения терзали Леонтьева. От сегодняшнего дня зависела его участь. Без концессии он погиб. Долги значительно превышали его состояние, и хотя в глазах многих Савва все еще считался миллионером, но сам он очень хорошо знал, что если ликвидировать дела, то у него едва ли останется несколько десятков тысяч. А еще он должен дать на днях Борису Сергеевичу обещанное приданое. Он приготовил было триста тысяч, но надо было заплатить нетерпящий отлагательства долг в сто пятьдесят тысяч, и когда Борис Сергеевич в назначенный срок приехал к Леонтьеву, то Леонтьев извинился и, отдавая сто пятьдесят тысяч, обещал остальные пятьсот тысяч положить на имя дочери в самом скором времени.
Савва Лукич ходил по кабинету, временами заглядывая в двери. Уж был пятый час, и совет, верно, кончен.
Что ж не едет Егор Фомич порадовать его?.. О господи, как тянется время и как замирает сердце.
— Эй, кто там!
Явился слуга.
— Вели запречь Ваську и мигом слетай в департамент!
Лакей ушел.
Прошло четверть часа. Савва Лукич неистово шагал по кабинету. Раздался звонок. Он бросился в прихожую. В прихожей стоял департаментский курьер.
Отчего же он не поздравляет?