Наши за границей
Шрифт:
LXIX
Оставшись съ компаніей одинъ, Николай Ивановичъ очутился совсмъ ужъ безъ языка. Глафира Семеновна все-таки была для него хоть какой-нибудь переводчицей. Словарь его французскихъ словъ былъ крайне ограниченъ и состоялъ только изъ хмельныхъ словъ, какъ онъ самъ выражался, тмъ не мене онъ все-таки продолжалъ бражничать съ компаніей. Пришлось разговаривать съ собутыльниками пантомимами, что онъ и длалъ, поясняя свою рчь. Хоть и заплетающимся отъ выпитаго вина языкомъ, но говорилъ онъ безъ умолку, и, дивное дло, при дополненіи жестами, его кое-какъ понимали. A говорилъ онъ обо всемъ: о Петербург, о своемъ жить-быть, о жен, о торговл.
— Ma фамъ
— Oh, monsieur! Presque toutes les femmes son de cette fa`eon [34] ,- отвчалъ ему одинъ изъ французовъ безъ сюртуковъ.
— Какъ женатые мужчины, такъ и замужнія женщины — несчастные люди. Это я по опыту знаю, — поддакивала раскраснвшаяся мадамъ Баволе. — Вотъ я теперь вдова, и ни на что не промняю свою свободу.
34
О, моньсе, почти вс женщины на одинъ ладъ.
Волосы ея растрепались, высокая гребенка съ жемчужными бусами съхала на бокъ, лицо было потно и подкрашенныя брови размазаны. Она была совсмъ пьяна, но все-таки еще чокалась съ Николаемъ Ивановичемъ и говорила:
— Buvons sec, monsieur!.. [35] .
— Зачмъ мусье? Пуркуа мусье? Надо по-русски. A ля рюссъ. Я — Николай Иванычъ, — тыкалъ онъ себя пальцемъ въ грудь.
— Oui, oui… Je me souviens… Petv Ivanitsch, Ivan Ivanitsch…
— Николай Иванычъ.
35
До дна, моньсе!
— Nikolas Ivanitsch… Buvons sec, Nikolas Ivanitscli. Et votre nom de famille?
— Фамилія? Маршанъ Ивановъ.
— Voyons, monsieur. Moi je suis aussi marchand. Je suis gantier [36] …- подскочилъ одинъ изъ французовъ.- Vous comprenez: gantier?
И въ поясненіе своихъ словъ онъ вытащилъ изъ брючнаго кармана перчатки.
— Перчаточникъ? Перчатками торгуешь? Понимаю. А я маршанъ канаты и веревки. Вотъ…
Николай Ивановичъ сталъ искать веревку, нашелъ ее на горлышк бутылки изъ-подъ шампанскаго и указалъ.
36
Позвольте. Я тоже купецъ. Я перчаточникъ.
— А канатъ вотъ…
Онъ оторвалъ веревку съ бутылки и показалъ пальцами толщину ея. Французы поняли.
— Тю маршанъ и же маршанъ — де маршанъ. Руку, — продолжалъ Николай Ивановичъ, протягивая французу руку.
Слдовало: «vive la France», «vive la Russie» и опять пили.
— А ли рюссъ! — воскликнулъ Николай Ивановичъ и лзъ со всми цловаться. — Три раза по-русски. Труа, труа…
Мадамъ Баволе съ особеннымъ удовольствіемъ чмокала его своими толстыми, сочными губами.
Лавка давно уже была заперта хозяйкой. Вино лилось ркой. Выпито было много. Память y Николая Ивановича стало давно уже отшибать.
Дале Николай Ивановичъ смутно помнитъ, что они куда-то похали въ четырехмстномъ парномъ экипаж. Онъ, Николай Ивановичъ, сидлъ рядомъ съ мадамъ Баволе и на ней была высочайшая шляпка съ широкими полями и цлымъ ворохомъ перьевъ. Два француза сидли противъ него. Помнитъ онъ какой-то садъ, освщенный газомъ, нчто въ род театра, сильно декольтированныхъ женщинъ, которыя
Какъ онъ вернулся къ себ домой въ гостинницу, онъ не зналъ, но проснулся онъ y себя въ номер на постели. Лежалъ онъ хоть и безъ пиджака и безъ жилета, но въ брюкахъ и въ сапогахъ и съ страшной головной болью. Онъ открылъ глаза и увидалъ, что въ окно свтило яркое солнце. Глафира Семеновна въ юбк и въ ночной кофт стояла къ нему спиной и укладывала что-то въ чемоданъ. Николай Ивановичъ на нкоторое время притворился спящимъ и сталъ соображать, какъ ему начать рчь съ супругой, когда онъ поднимется съ постели, — и ничего не сообразилъ. Голова окончательно отказывалась служить. Полежавъ еще немного, не шевелясь, онъ сталъ осторожно протягивать руку къ ночному столику, чтобы ощупать часы и посмотрть, который часъ. Часы онъ ощупалъ осторожно, осторожно посмотрлъ на нихъ и очень удивился. увидавъ, что уже третій часъ дня; но когда сталъ класть часы обратно на столикъ, часовая цпочка звякнула о мраморную доску столика и кровать скрипнула. Возившаяся надъ открытымъ сундукомъ Глафира Семеновна обернулась и, увидавъ Николая Ивановича шевелящимся и съ открытыми глазами, грозно нахмурила брови и проговорила:
— Ахъ, проснулся! Мерзавецъ!..
— Глаша, прости… Прости, голубушка… Вдь ты сама виновата, что такъ случилось, — пробормоталъ Николай Ивановичъ, стараясь придать своему голосу какъ можно боле нжности и заискивающаго тона, но голосъ хриплъ и сиплъ посл вчерашняго пьянства.
— Молчи! Я покажу теб, какъ я сама виновата! Еще смешь оправдываться, пьяница! — перебила его Глафира Семеновна.
Ну, прости, ангельчикъ. Чувствую, что я въ твоей власти.
— Не смть называть меня ангельчикомъ. Зови ангельчикомъ ту толстую хабалку, съ которой ты пьянствовалъ и обнимался, а меня больше не смй!
— Съ кмъ я обнимался? Съ кмъ?
— Молчать! Ты, я думаю, съ цлымъ десяткомъ мерзавокъ обнимался, пропьянствовавъ всю сегодвяшнюю ночь.
— Глаша! Глаша! Зачмъ такъ? Зачмъ такъ? Видитъ Богъ… — заговорилъ Николай Ивановичъ, поднявшись съ постели и чувствуя страшное головокруженіе.
Глафира Семеновна не выдержала. Она опустила открытый чемоданъ и, закрывъ лицо руками, горько заплакала.
LXX
Глафира Семеновна плакала, а Николай Ивановичъ всталъ съ постели и молча приводилъ свой костюмъ въ порядокъ. Длалъ онъ это не безъ особенныхъ усилій. Посл вчерашней выпивки его такъ и качало изъ стороны сторону, голова была тяжела, какъ чугунный котелъ, глазамъ было трудно глядть на свтъ, и они слезились, языкъ во рту былъ какъ-бы изъ выдланной кожи. Николай Ивановичъ тщательно умылся, но и это не помогло. Онъ попробовалъ курить папироску, но его замутило. Бросивъ окурокъ и откашлявшись, онъ подслъ было къ Глафир Семеновн.
— Прочь! — закричала та, замахнувшись на него. — Не подходи ко мн. Иди къ своимъ мерзавкамъ.
— Къ какимъ мерзавкамъ? Что ты говоришь!
— А вотъ къ тмъ, отъ которыхъ ты эти сувениры отобралъ.
Глафира Семеновна подошла къ его пальто, висвшему на гвозд около двери, и стала вынимать изъ кармановъ пальто пуховую пудровку, карточку съ надписью Blanche Barbier и адресомъ ея, гласящимъ, что она живетъ на Итальянскомъ бульвар, домъ нумеръ такой-то. Дале она вынула пробку отъ хрустальнаго флакона, смятую бабочку, сдланную изъ тюля и бархата, и прибавила: