Наследие
Шрифт:
— А получится?..
— Даже если не получится — это ничего не изменит.
— Деннис!..
— Прощай, Камилл.
*
Он сорвал наушники и несколько мгновений молча переваривал услышанное. Потом швырнул диктофон вместе с кассетой в ящик стола и резко поднялся на ноги.
— Идиоты! Нашли время для романтических страстей!..
На заднем дворе особняка он появился последним. Окинул взглядом собравшихся — похоже, господа судьи сегодня чувствуют себя поувереннее, чем в прошлый
Деннис Грант выглядит спокойным и уверенным, как и на вчерашнем заседании. Только теперь Лафонтен знал цену этому спокойствию.
Невозможная выдержка у этого человека! Но у всего есть обратная сторона. Чем это показное хладнокровие обернется завтра? Нервным срывом? Запоем? Или еще хуже?
— Деннис, можно вас — на пару слов?
Грант, оставив двоих коллег, с которыми что-то вполголоса обсуждал, подошел и остановился рядом:
— Слушаю вас, месье Антуан.
— Отмените приговор.
— Что? — удивленно вскинул на него взгляд Первый Трибун. — Отменить? Почему?
— Я вас прошу. Этого недостаточно?
— Простите, месье Антуан, — произнес Грант напряженно. — Надеюсь, вы понимаете, что такая просьба звучит… странно? Вы — вы! — просите помиловать Отступника?
— Не помиловать. Я прошу сохранить ему жизнь. Вы знаете, что традицией это допускается.
— Традиции я знаю, — кивнул Грант. — Но вчера вы наше решение оспаривать не стали. С чего такая перемена мнения сейчас?
— Позвольте мне об этом умолчать, — произнес Верховный. — Причины есть, и достаточно основательные.
Грант кивнул еще раз и вернулся к остальным судьям. О чем они говорили, Лафонтен не слышал.
Стражи привели и поставили перед стеной Камилла Розье. Он за прошедшую ночь, видимо, успел окончательно смириться со своей участью. Теперь он молчал, глядел в землю и стискивал руки так, что белели костяшки пальцев. Услышав щелчок затвора, вздрогнул, но глаз не поднял.
Судьи закончили совещание, до чего-то, видимо, договорившись. Грант тихо подошел к Розье:
— Камилл.
Тот снова вздрогнул.
— Да?
— Ты и сейчас не хочешь ничего добавить к сказанному раньше?
— Только то, что, будь во главе заговора я, многое было бы иначе.
Грант вернулся к остальным судьям и произнес четко-официальным тоном:
— Камилл Розье, в связи с новыми обстоятельствами вердикт по Вашему делу будет пересмотрен. — Он кивнул охране: — Уведите.
— Что? — недоверчиво вскинулся Розье. — Ты все-таки решил?..
— Нет, — ответил Грант негромко. — Я остался при своем мнении. За тебя просил человек, которому я не могу отказать.
Стражи взяли Розье под руки и увлекли к выходу со двора. У дверей он обернулся, бросив на стоявшего поодаль Лафонтена взгляд, в котором неприкрыто читалось:
«Это ничего не меняет».
Лафонтен покинул двор последним. Медленно поднялся по лестнице, свернул в небольшой
— Месье Антуан.
Он остановился. Грант подошел ближе.
— Что ж, мы сейчас одни, лишних ушей и глаз нет. Теперь вы объясните мне столь странную перемену в вашем мнении? Что изменилось за ночь?
Лафонтен повернулся. Что сказать? Что не хотел участвовать в убийстве сына, будучи по сути убийцей отца? Но Розье не сын Валера, неважно, что он сам об этом думает.
— Что за обещание вы взяли с Розье, Деннис? — спросил он.
По мелькнувшей во взгляде Первого Трибуна растерянности он понял, что не промахнулся.
— Не это ли обещание мешало Розье внятно защищаться на суде? Вы представляете, что значит принять такое обещание от человека, которого осуждаешь на смерть?!
Грант остерегающе вскинул руку. Помолчал, собираясь с мыслями, потом сказал тихо и отчетливо:
— Я не брал с него никаких обещаний. Это была его идея — отказом от защиты убедить меня, что он сожалеет о своей ошибке. Но откуда вы знаете?.. Ах да… конечно. Вчерашний разговор… Кто-то в моем окружении работает не на меня?
— Только на вас, Деннис. Готовность служить и защищать не исчерпывается бездумным выполнением любого приказа.
— Что вы хотите этим сказать?
— А что вы разумели по словами «Даже если не получится»?
— Месье Антуан!
— Деннис, ваша личная жизнь меня не касается, но сейчас не тот случай. И человек, которому случайно попала в руки запись вашего разговора, рассудил так же. Вы же готовы погубить себя ради вздорного мальчишки! Вернее, если на то пошло, погубить себя вместе с ним за его грехи. А вы этих грехов и не знаете толком… Что с вами, Деннис! Какая страсть вас так ослепила?!
— Мои страсти касаются только меня, — сквозь зубы произнес Грант. — Вашу просьбу я, выполню, хотя и не понимаю… Стоп!
Глаза Гранта опасно сузились:
— Ваш разговор с Розье накануне суда. Вы сказали «Ничего интересного», но не сказали «Ничего». Так что дело не только во мне. Есть еще что-то, что касается Розье и вас… Что это? Старые личные счеты? Фамильные распри? Или наоборот, долги? Так кто из нас ослеплен собственными страстями?
Лафонтен покачал головой:
— Простите меня, Деннис.
Грант сжал губы. Помолчал, глядя в сторону. Потом снова поднял взгляд:
— Вы тоже простите меня, месье Антуан. И позвольте мне остаться при своем мнении. Вам не стоило во все это вмешиваться. Больше таких просьб я не приму. Еще раз прошу прощения.
Он коротко поклонился и скрылся за дверью, ведущей на лестничную клетку. Лафонтен проводил его взглядом и ответил, обращаясь к пустому холлу:
— А больше и не нужно.
Впервые за много лет последнее слово в споре осталось не за ним. И, вопреки собственным ожиданиям, он не ощущал это как потерю.