Наследница огненных льдов

Ванина Антонина

Но густые заросли не стали для нас самым тяжким испытанием в пути. Когда над кедрачом загудели первые комары, а после вцепились в нашу плоть, Вилпунувен беззаботно заявил:

– Когда хлопаешь комаров, значит, их ещё мало. Вот когда их много, уже не отобьёшься. Даже не будешь чувствовать, что кусают.

– Мы уже знаем, – подтвердил Эспин.

– Старики говорят, – продолжал откровенничать Вилпунувен, – в былые времена, когда здесь не было переселенцев, летом преступников казнили комарами. Раздевали, уводили в лес, привязывали лахтачьими ремнями к дереву и оставляли на съедение. Но так только в Кедрачёвке было. Наш комар зол, стремителен. Подлетает,

садится и впивается. А вот в Каменке совсем другой комар. Он мохнатый, долго подлетает, нехотя садится, нехотя кусает. Вот в дождливые дни бывает, сидишь один день дома, другой, а на дворе беспросветная слякоть. И вдруг, залетает комар – верная примета, что скоро тучи разойдутся и выглянет солнце, а комаров ещё больше налетит. Но комар – это ерунда. Хуже всех мошка. Она не просто кусает – она прокусывает, больно потом, весь опухаешь. А для скота оводы – вот страшная беда. Они же не просто кусают – они яйца откладывает прямо под кожу. Коровы очень сильно болеют. Бывает, забиваешь её весной, совсем чахлую, сдираешь шкуру, а она вся дырявая – личинки подросли, лазали по всему телу и проели его. Зато если личинки собрать и в кашу добавить, славное лакомство получается. Личинки – это же чистый белок.

От последней подробности мне стало муторно. Есть насекомых – ну что за мерзость? Хотя, не только это взволновало меня.

– А человека оводы кусают?

– Конечно, кусают, больнее мошки.

– А личинки… – с замиранием сердца спросила я, – они тоже откладывают?

– Может, и откладывают, но у нас под кожей они не выживают и сразу мрут. Горячие мы для них, что ли. Так что не проедят они нас, не бойся.

Что ж, и то хорошо. Вот только противные комары, тяжесть за спиной хвоя и кривые ветки под ногами не давали спокойно идти вперёд. Как же я была счастлива, когда мы выбрались на некое подобие тропы. На ней едва виднелась голая земля, зато ветки были отогнуты в разные стороны и больше не мешали двигаться вперёд.

Я бы могла почти порадоваться, что дорога стала менее трудной, но тут Вилпунувен затянул какую-то странную нескладную песню. Про кого в ней только не пелось: про рыбу и рыбаков с сетями и какими-то запорами и мордами на реке, про лахтаков и нерп, про огнёвок и рысей, про медведей и росомах, и даже про горнаков и мышей. Поначалу было интересно слушать незамысловатые строчки без рифмы о живности Собольего острова и его повадках, но через час безголосое пение Вилпунувена стало утомлять. И не меня одну.

– Послушай, – прервал его Эспин, – извини, но ты бы мог больше не петь? Пожалуйста.

Вилпунувен только пожал плечами, но замолк. В полнейшей тишине мы прошли не больше десяти минут, как вдруг впереди зашевелились лапы хвойных кустов. Словно по команде, мы все остановились и замерли на месте. В кедраче был кто-то помимо нас. Вот только кто?

Вилпунувен медленно стянул рюкзак со спины и жестом скомандовал Эспину сделать то же самое. Я не понимала, что происходит, но когда впереди прогнулись ветки, а за ними показалась гора бурой шерсти, тоневольно попятилась назад.

От испуга я не сразу поняла, что вижу огромную медвежью морду. Круглые уши, массивная голова, чёрный нос. Маленькие злобные глаза уставились на нас, нижняя губа оттопырилась и нервно подрагивала.

Вилпунувен вцепился в рюкзак Эспина и стал медленно его поднимать.

– Поставь на голову, – напряжённо вполголоса сказал Вилпунувен.

К моему удивлению, Эспин не утратил дар речи и спросил:

– Зачем?

– Жить хочешь?

Вдвоём они смогли поднять объёмную

поклажу и водрузить её Эспину на плечо, а потом и на самую макушку. Держа высокий рюкзак четырьмя руками, они не двигались и словно чего-то ждали.

Я смотрела на медведя, медведь смотрел на Эспина с Вилпунувеном, а в следующий миг зверь недовольно фыркнул, отвернулся и скрылся в кедраче.

Наверное, прошло минуты две, прежде чем все мы смогли прийти в себя. Эспин опустил вещи на землю, а Вилпунувен повесил на плечи свой рюкзак и беззаботно сказал ему:

– Большой, сильный зверь. Но глупый. Подслеповатый совсем, подумал, что палатка и я – это часть тебя, а раз ты выше, то и опаснее. Когда на речке рыбачишь, бывает, медведь подкрадётся неслышно, захочет рыбу отнять. А ты берёшь бат, поднимаешь его рядом с собой, и медведь убегает, боится.

– Он хотел нас съесть? – только теперь осознав весь ужас случившегося, спросила я.

– Съесть? Нет, это мы с ним случайно в кедраче столкнулись. Он и сам не ждал нас встретить. Тихо идём, вы молчаливые, не разговариваете совсем. А переговаривались бы, он бы нас издалека услышал и мимо прошёл. Это же звериная тропа, медведями протоптанная.

– Так ты поэтому пел песни? – догадался Эспин. – Ты отпугивал ими медведей? Знаешь, а спой-ка что-нибудь ещё.

И Вилпунувен с радостью затянул на ходу грустную балладу о некоем племени, которое смогло приручить толсторогов, а когда сборщики пушниной замучили их поборами, то всё племя ушло вместе со своим одомашненным скотом в горы и до сих пор таится там от других людей.

После неожиданной встречи с диким зверем, Эспин пропустил меня вперёд, чтобы я шла между ним и Вилпунувеном. Наверное, переживал, как бы другой медведь не подкрался и не утащил меня под кедровый куст, чтобы сожрать. Такой огромный бы точно сожрал, я и не сомневаюсь. Мне уже доводилось видеть медведей в зоосаде, но они были в два раза меньше и не такие свирепые как этот. Правда, тех медведей поймали и привезли в зоосад из делагской области, а в тамошних лесах, видимо они не могут откормиться до таких невероятных размеров как здесь.

В этот день диких зверей мы больше не встречали. Зато после обеда смогли выбраться из кедрача к поросшей редкими деревцами сопке, где и устроили привал. К вечеру мы добрались и вовсе до удивительного места.

Осыпавшиеся кладки печей, покосившиеся деревянные столбы в земле, раскиданные вокруг гнилые доски и щепки – такими предстали перед нашими глазами развалины безымянного заброшенного поселения около самого моря.

– Что здесь было? – спросил Эспин.

– Никто уже и не помнит, давно это было, – ответил Вилпунувен. – Видишь, море чистое, кекуров нет, не то, что около Кедрачёвки. Говорят, поэтому здесь и захотели поставить город для переселенцев, чтобы пароходы смогли свободно заходить, привозить грузы. Кекуров-то тут нет, но и реки ведь тоже. А какая жизнь без реки? Люди недолго тут побыли, все разбежались, кто в Кваден, кто в Энфос. А кто-то и в нашей Кедрачёвке осел.

– Кто-то из переселенцев прижился в вашем кочевом селении? – не скрывая удивления, спросил Эспин.

– А чего не прижиться? У нас рыба всегда есть, жир лахтака там, мясо толсторога. Отчего не жить?

– Да, но ведь те люди могли бы просто вернуться на континент, в свой родной город.

– На материк? Нет, дед Эрик тогда зимой из этого поселения сбежал, пришёл в дом отца бабушки Матлинэвыт, попросил, чтобы его приютили, а он как-нибудь свой кусок рыбы для них отработает. Ну и отработал, взял Матлинэвыт в жёны.