Наследник двух Корон

Марков-Бабкин Владимир

Еда была дрянь, а вот рассказ интересный. «Бартель» узнал и несчастном Серже, поцеловавшим лошадь в репицу, и о раненом самим Сержем фон Брюммере, и юном враче из Киля. Узнал даже и то, что слуга этих господ вынес какую-то шкатулку от покойного, за что, сообщившего об этом хозяину уже после отъезда кильцев, «в Дрезден кажется», Мартина побил хозяин. И где теперь их искать? Проскочившая фамилия «фон Корф» особенно напрягла Орлика. Такую же фамилию слышал он в числе последних видевших вчера русского посланника. Говорили, что он доверенный человек при новой русской императрице.

По итогу Григорий Филиппович

отдал запрошенную подавальщиком цену. Вернувшийся хозяин, извиняясь, отказал «господину капитану гвардии» в комнате. Но это скорее радовало. Теперь у сотрудника Secret du roi («Секрета короля») голова болела только о трёх вещах: кому досталась пропавшая шкатулка, можно ли её найти, и стоит ли сообщать в Санкт-Петербург или только в Париж о пропавшей шкатулке. Ему казалось, что что-то он ещё упустил. Он решил подумать об этом позже — дорога в Берлин длинная.

Убираясь с видимой обидой «за сорванный постой» Григорий Филиппович, всё же решил, что о гибели курьера и причастности к этому фон Корфа и некого фон Брюммера из Киля маркизу де Шетарди в Санкт-Петербурге знать надобно. У Орлика были старые семейные счёты с проклятой Россией.

* * *

КОРОЛЕВСТВО ПРУССИЯ. ПЕРЕДНЯЯ ПОМЕРАНИЯ. ПЕНКУН. 09 января 1742 года.

Мы танцевали вальс. Я и моя Ирина. Молодые и красивые. Боже мой, как мне хотелось крикнуть: «Остановись мгновение!». Нет, не это!!! Не останавливайся никогда!!!

Мы кружили в вальсе. Вокруг нас возникали образы, сады, дворцы, рощи, розовые кусты, прекрасные люди, райские облака в божественном небе

Я старался сказать Ирине: «Я тебя люблю». Кричать, целовать, нести её на руках, но губы не слушались, а руки и ноги просто двигались в такт мелодии.

Вот мы почему-то на каком-то перроне. Любимая целует меня в губы и шепчет: «Будь счастлив».

Гудок паровоза и она остаётся на вокзале, а мой путь куда-то. Мы никогда больше не увидимся…

— Граф, хорош дрыхнуть. Дел полно. Приехали.

Хмуро смотрю на разбудившего.

— Корф, ты — скотина. Такой сон…

Кивок.

— Прости, мне не было видно отсюда. Ваша шпага, сударь!

Ловлю на лету шпагу. Видимо я барона так достал, что он решил меня научить полезному в нынешнее время делу поединка и фехтования в целом. Нет, Брюммер меня тоже учил. И он хороший мастер. Но, учил без души, по принципу «отвяжись». Бастиан как учитель лучше, но его стезя — это скрипка и штуцер, так что в фехтовании я пока усвоит только основы. Корф же взялся за дело вполне всерьез. Так что звон шпаг сопровождал каждую нашу остановку в пути после Эберсвальде. Беглый осмотр Отто и «к барьеру!». Через час — по пять минут, ноги размять и согреться. Сейчас вот на фоне местного мини-замка вытанцовываем, пока Крамер пошёл выяснять, где в этой глуши остановиться.

Финт — туше, выпад — парирование… Я новичок, но не отступлю.

Барон замечает:

— Если бы я не знал, что ты — внук Петра, я мог бы догадаться.

— Похож?

Звон металла.

— Внешне?

Не так чтобы слишком.

— Тогда что?

Звон. Вольт, рипост…

— Туше!

Я его достал! Продолжим.

— Ангард!

Блеск металла в свете заходящего солнца.

— Взгляд. У деда твоего взгляд был примерно таким же. Яростным… Но… У тебя он более… глубокий… страшный… а у Великого он часто… был на грани яростного безумия… Он не видел препятствий… Не получилось сразу? Попробуем ещё десять раз… Ты… Не знаю… Может жизнь в Киле наложила отпечаток… Петер… не верь никому… И мне не верь. Будь собой… Всё у тебя получится… Туше!

Острие его шпаги у моего горла.

— Петер, не верь никому. И мне не верь. Я тебе не друг. Лишь шпаге своей верь. Ангард!

Солнце почти зашло, но, мы вновь сошлись в сверкающем поединке.

* * *

РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ ГУБЕРНИЯ. ГАТЧИНА. 10 января 1742 года.

— И где же волки?

— В лесу, Ваше Императорское Величество. Не извольте беспокоиться. Охота — всегда в распоряжении Вашего Величества. Леса дикие. Тут всякой живности полно. А изволить соизволите, так и на Дворцовую площадь доставим к вашему удовольствию, Государыня.

Князь Куракин демонстрировал полное почтение и глубочайшую лояльность. Ещё бы, с его-то чередой пожалований, следствий, помилований, и, вновь, следствий. Уж, точно он предпочитает роль самого радушного подданного, который досточтимо принимает свою Властительницу, чем беседы в «келье» графа Ушакова.

Он служил разным Государям и Государыням. Жаловали и владеньями, и поместьями, и опалой, и каторгами.

Он служил всем. И обоим Петрам. И Анне Иоанновне. И малолетнему Ивану Третьему. И теперь вот служит Елисавете Петровне, которая пожаловала ему должность сенатора. Хотя, казалось бы, он не был другом новой Императрице. Но, она сочла полезным приблизить его к себе. И даже почтила благосклонностью его приглашение устроить охоту на пожалованных ему землях.

И, она, Высочайше соизволила.

— Волков на Дворцовую площадь не надобно. Нам тут и своих некуда девать. А к вам, что ж, извольте! После Новогодия и Приеду!

Приезд в дикую Гатчину — то ещё испытание. Ужасная зимняя дорога сквозь лес. Целая вереница саней, каких-то кибиток, навьюченных лошадей, солдат и офицеров гвардии, слуг, конюхов и прочих. И, конечно же, огромное количество тех, кто не мог не принять участие в охоте. Государыня пожелали, значит, так тому и быть. И озаботится всем нужно заранее.

Князь спешил, снаряжая в Гатчину целые вереницы распорядителей, егерей, обслуги, припасов, зарядов для фейерверков, еды, питья, прочего веселья. Что есть Гатчина? Деревня в лесу на дороге. Господский дом. Постройки. Трактир.

Скоро в эту дремучую благодать ворвутся тысячи шумных людей, лошадей, подвод, живности, солдат, кутерьмы, свирелей, храпа коней, звона металла, глухого топанья копыт и ног, хохота и женского смеющегося визга, бравых уханий, парадных команд, бульканья, звуков тех, кто едва успел (или не успел) отбежать от основной колонны, перекличек, смеха, капризов, невозможности или желания — всего того, что наполняет роскошь Императорской Охоты.