Наталья
Шрифт:
— Не смотри на меня, пожалуйста, — я встаю.
— Конечно, посмотрю, — она поворачивается, — ты же смотришь на меня.
— Но у тебя другие достоинства.
— Саня, — она приоткрывает очаровательно рот, потом улыбается, — кажется, я сама сейчас сниму платье.
— Все шутишь…
— Почему, я серьезно, — она резко расстегивает замок, взявшись за него.
Я обнимаю ее за талию.
— Я не верил, что это будет…
— Мой, мой родной, — губы наши сливаются.
Она
— Я так скучала по тебе, но я никак не могла…
— Ты правда хочешь раздеться?
— Да…
Я сжимаю ее губы до боли своими.
— Я сейчас вернусь, позвоню только папе, что есть взять. Он уже, наверно, с голоду умирает.
Она накидывает что-то на себя, берет двушку со стола и выбегает.
Я затягиваюсь зажженной сигаретой, накидываю длинное пальто на себя и иду на кухню, набирать чистую воду, она будет нужна. Вода…
Наталья быстро возвращается и сразу радостно целует меня:
— Саня, там холодно!
— Все нормально?
— Да. Почему ты одел свое прекрасное пальто? Ты оставляешь меня?
Она прижимается ко мне, снимая его. Я раздеваю ее сам.
— Я замерзла, согрей меня. Скорей… Саня.
Она моется тихо, стараясь без звука.
— Наталья, ужасные условия, да? Я прошу прощения.
— Что ты, Санечка! Другие и этого не имеют, не знают, где встретиться. Тысячи вообще без крова живут, без дома.
Она распаляется, убеждая меня:
— В Эфиопии, например… — тут она останавливается и начинает смеяться, поняв. — И потом, Санечка, ты очень молод, у твоих ровесников и половины того нет, что имеешь ты…
— Самое главное, они не имеют тебя! А это целое.
— Я не думаю, что это большая ценность. Я счастлива, мне все равно, где быть с тобой. И неважно, какие условия.
Она вытирается и ложится в постель снова.
— Ты собираешься остаться до утра?
— Почти, — отвечает она. — Поцелуй меня, а то мы много разговариваем. — И добавляет: — Как всегда…
Она в четвертый раз расчесывает свои прекрасные волосы, а я наблюдаю за ней, лежа в кровати. Каждый раз она другая, все время меняется и не похожа на себя. И каждый следующий раз она очаровывает меня и увлекает все больше и больше. Я уже и не пытаюсь сопротивляться этому, как сначала. Для чего? Все равно она меня покорила. Хотя ей я этого никогда не скажу. Впрочем, может, она догадывается.
Я внимательно смотрю на нее.
— Что, Саня? — она оборачивается, перехватывая мой взгляд.
— Просто смотрю на тебя. И думаю, — я улыбнулся.
— Опять насчет платья и расчесывания?
Я притворно
— А как ты угадала?!
— Потому что я сама об этом думаю: неудобно расчесывать волосы в платье.
Она ждет моей реакции и смеется.
Я гляжу на нее, стараясь выразить в этом взгляде все: от признательности до обожания.
Она опускается в одежде возле меня. Глядит долго в мои глаза и говорит:
— Санечка, на сей раз мне правда надо идти, очень поздно.
— Сколько?
— Полдвенадцатого, — спокойно говорит она.
— Не может быть, — приседаю я на кровати.
— Да, — она гладит по щеке меня. — Целый день промучила тебя, да?
Я гляжу в ее глаза, в них кромка усталости.
— Саня. Я там пакет на стуле оставила, в нем много вкусного, поешь обязательно. Мы так и не успели…
— Я провожу тебя.
— Поздно, Санечка.
— Поэтому я тебя и провожу. И еще: я согласен так мучиться каждый день.
— И я… согласна.
Мы целуемся, я стою одетый. Я лезу в ящик и достаю оттуда пластинку, давно взятую для подарка у одного человека, который заведует рекламным отделом заграничных линий «Аэрофлота».
— Твой папа любит классику?
— Только ее и любит.
— И мой папа тоже. Вот пластинка, передай ему, не объясняя ничего, ладно?
— Хорошо, Санечка. Раз ты хочешь. А он за что-то заслужил? — она улыбается.
— Ты необыкновенна… после его приезда. И просто за то, что он — твой папа.
Ее губы как будто ждут. И только я замолкаю…
Мы бредем по улице, не чувствуя холода.
Она не спешит. Я тем более. Я всегда ей благодарен за это. Она никогда никуда не спешит со мной, она все время показывает, что она моя и ей некуда спешить. Ее рука лежит в моем глубоком кармане — кожаного пальто. Пластинку она несет в другой руке и сумку, чтоб не мешала.
— Тебе помочь, сумку?
— Нет, Саня. Я не люблю, когда мужчины носят женские принадлежности.
— Я тоже.
Мы целуемся, останавливаемся.
— О чем ты задумалась, ты сразу стала грустна.
— Обо всем, Санечка, об очень многом.
— Надеюсь, ничего плохого.
— Что ты. Наоборот, все хорошее. О тебе.
Я целую ее висок.
Вдруг она спрашивает:
— Я правда тебе нравлюсь?..
— Оригинальный вопрос. И главное: очень своевременный.
— Ответь. Санечка.
— Нет, не нравишься.
— Просто это странно, ты говорил, что женщины тебе не нравятся.
— И я говорил, что нет правил без исключения. Но это не сюда.
— То есть я не исключение?