Наталья
Шрифт:
— Почему это ты не будешь? Я тебе «чай» плачу, ты служить должна.
— Я не при капитализме и никому ничего не должна. Ишь, купец какой выискался.
— Шур, смотри, она, наверно, политэкономию проходила. Помнишь, чё это такое?
— Ты чё, девушка, — Шурик пьяно уставляется на нее, — думаешь, при социализме служить не надо?! Надо! — орет он.
— Шур, не ори, — говорю я, — у меня в ухе звенит. Так не завернешь пиво, плохая девушка? — спрашиваю
— Нет, не заверну.
— Ну, мы его так допьем, иди отсюда.
— Никуда я не пойду, и не оскорбляйте меня. И пить вам достаточно.
— Ты знаешь, сколько стоит кружка пива? Двадцать четыре копейки. А ты знаешь, сколько ночей мы работали на вокзале, чтобы на сегодня заработать? Знаешь?! Шур, сколько?
— Много, — это его любимое число.
— Четырнадцать.
— Ну, извините, я не знала.
— Ладно, ты хорошая девушка. Хочешь пива? Официантка, две кружки пива!
— Я не пью пива, спасибо. Терпеть его не могу.
— Ничего, выпьем за общее здоровье, хоть кружку.
— Пива, официантка! Куда ее сдуло? Вот каналья!
— Не кричите так, я ваша официантка. Мне не надо пива. Вам могу принести, если вам еще надо. Но, по-моему, достаточно.
— И нам не надо, раз вам достаточно. Стихами заговорил, а, Шур?
— Молодец, Саш!
— Поедем на семинар, хочешь? Мы этой с-с… Федоровой покажем, что такое русский язык. Я ей все объясню от «а» до «б»… Хочешь, Шур?
— Я не знаю русского, я его не изучал никогда.
— Ты чё, Шур, мы на нем говорим уже двадцать лет, скоро. Как.
— Это татаро-монгольский, а русского не было никогда, суки, монголы.
— Хочешь закурить?
— Ага. — Я закуриваю две сигареты, на сей раз удачно.
— Сань, спать хочется.
— Это пожалуйста, Шур, в одно мгновение, я тут в трех кварталах живу. Давай примем по последней и пошли.
— Не, я не могу, ты без меня.
Я разгрызаю креветку и сосу из нее чего-то соленое, чтобы захотелось пива. Выпиваю залпом кружку и встаю. Тело долго качается, но я фиксирую его между столами, за которые держусь.
— Шур, ты встанешь или тебе помочь?
— Я уже встал.
— Я не вижу тебя.
— Я сзади тебя.
— То есть?
— Не впереди.
— Как ты там оказался?
— Не знаю. Нечаянно. Идем или нет?
— Подожди, я ей заплатил или нет?
— Кому это важно, идем: все люди братья.
— Не, она плакать будет, она же ребенок социализма, служить не должна. А социализм — это учет. И потом, — меня шатнуло, но Шурик вовремя уперся в меня, — не можем же мы подводить социализм, уйти, не заплатив, такое только при капитализме возможно.
— Чушь все, это только у нас возможно, потому что денег ни у кого нет; у них это невозможно.
—
— Шурик, ты знаешь, кто мать у креветок?
— Че-го?
— Ну, креветочная мать.
— Ругаешься, что ли?
— A-а, ладно, не важно. Вот и девушка, сколько с меня?
— Шесть сорок, — через секунду выдала.
— Вот тут, в нагрудном кармане, десятка, последняя, возьми ее, а то у меня не достанется.
Она достала.
— Шурка, пойдем.
— А ваша сдача? Сигареты и зажигалка на столе. — Она подает мне две вещи.
— Спасибо, это память.
— Сдачу не надо, ты хорошая… — девушка. А может, ты и плохая, но жить тебе надо.
Как мы спускаемся со второго этажа на первый — для меня загадка.
Мы вываливаемся из заведения, на котором горит вывеска «Пивной бар». Фу-у, пива больше не выпью никогда.
— Шур, не падай.
Он упал на одно колено и качается, стоя на нем. Я его с трудом поднимаю, при этом сам едва не падая.
— Спать хочется.
— Сейчас дойдем домой, три квартала, ляжем. Сможешь?
— Я не знаю, Саш, давай обнимемся.
Мы обнимаемся и, медленно переставляя ноги, идем. На Абельмановской нас чуть не переезжает трамвай. Но мы уворачиваемся. Не Берлиозы все-таки.
— Там кружка пива моя осталась, да? — спрашивает он меня.
— Да.
— Давай вернемся, завтра жалеть буду!
— Да ты что, Шур, у меня сил не хватит даже развернуться, не то что возвращаться. Я ж только по инерции и иду. Только потому, что надо, а так бы упал давно.
— Саня, я жалеть буду завтра.
— Я тебе новую куплю.
— Старую хочу и хотеть буду, хотеть будеться-ся.
— Шур, ты чё, а, склонением занялся?
— Ну ладно, ну идем, далеко еще?
— Не-а.
— Подожди, Сань, давай за столб подержимся, не идется.
Мы держимся. Потом идем, потом опять держимся. Темно, фонари горят, где Наталья, проводила ли отца? Она совсем была необыкновенная после его приезда. Наталья… что я буду делать без тебя. А почему я буду без нее? Я предчувствую это.
— Я подержался, Сань, пошли.
Мы идем, нестройно качаясь и с трудом удерживаясь.
По-моему, эти три переулка мы шли два часа.
— Шур, вот тут ступеньки две. Я стану на первую и подстрахую тебя, а ты станешь на вторую и задержишь меня, а то мы оба с тобой ёб… то есть грохнемся.