Наваждение
Шрифт:
— Зина, — сказалъ я:- мы вспоминаемъ все хорошее; но, вдь, столько было дурного. Забыть его невозможно. Я не забылъ, и ты, вдь, не забыла?
Зина подняла на меня свои молчащіе и теперь совсмъ тихіе глаза и протянула мн руки.
— Его можно забыть, Andr'e, и должно. Это была дтская и глупая исторія.
И мн показалось, что дйствительно, это была дтская и глупая исторія, что такъ на нее и смотрть нужно и что только я, одинъ я, виноватъ въ ней. Должно быть, я тогда просто выдумалъ эту страшную Зину, напрасно измучилъ себя и ее, омрачилъ ея дтскіе дни и безобразно
Я искренно и горячо сталъ просить у ней прощенья.
— Если ты виноватъ предо мною, то я давно, давно ужъ тебя простила, — сказала мн Зина. — Еслибъ я не простила тебя, разв-бы такъ встртилась я съ тобою? Я помню только одно хорошее, я помню моего милаго Андрюшу. Поди ко мн, поцлуй меня, будь моимъ другомъ; мн очень нужно друзей, у меня ихъ нтъ…
Она наклонилась ко мн, она обняла меня и спрятала свою голову на груди моей. Отъ нея вяло грустью и тихою лаской.
«Вотъ какъ все это разршилось, — радостно думалъ я:- какимъ-же былъ я всегда безумцемъ и какое безконечное счастье, что она теперь пріхала».
Но, странное дло, мысль о томъ, что можетъ быть, эта настоящая, новая Зина, Зина души моей, меня не любитъ и не полюбитъ такъ, какъ я ее, не приходила мн въ голову.
Мы говорили съ нею какъ братъ съ сестрой, мы признавали ту старую, страшную исторію прошедшею и оконченною. Все придетъ, все теперь сбудется, все ужъ близко, чувствовалъ я, и все уходило въ настоящую минуту.
— Такъ ты не женишься? — вдругъ спросила Зина.
— Нтъ, — спокойно отвчалъ я.
— Однако это странно! Я все знаю изъ врнаго источника, изъ писемъ твоей сестры Кати къ одной моей пріятельниц. Разскажи-же мн все.
Я сказалъ ей, что точно былъ женихомъ, но что дло разстроилось.
— Давно?
— Недавно.
— Можетъ быть, вчера?
— Можетъ быть, и вчера, — опять спокойно повторилъ я.
Въ это время я сидлъ, въ кресл, а Зина ходила по комнат.
Она сзади подошла ко мн, старымъ, памятнымъ мн движеніемъ спутала мои волосы и, наклонившись, прижалась къ моему лбу влажными, горячими губами.
Я быстро поднялъ голову. Надо мной мелькнула знакомая, злая, мучительная улыбка, но я подумалъ, что мн она почудилась только, тмъ боле, что въ лиц Зины чрезъ секунду ужъ ничего не оставалось отъ этой улыбки.
— Обдай сегодня со мною, — сказала мн Зина: — я одна весь день, генералъ въ своемъ клуб. Отъ многаго я его ужъ отучила, но отъ клуба отучить никакъ не могу, даже меня одну сегодня ршился оставить, а это для него много.
— Что-жъ, когда-же твоя свадьба съ генераломъ? — смясь спросилъ я (я искренно смялся).
— Когда теб угодно, — тоже засмялась Зина.
— Такъ это вздоръ!
— Господи, конечно, вздоръ, и не будемъ пожалуйста говорить объ этихъ глупостяхъ!
— Зачмъ-же ты тогда мн сказала? Знаешь, вдь, ты меня испугала…
— Вольно-же теб пугаться. Мали-ли что я болтаю. Если будешь врить всякому моему слову, такъ я, пожалуй, запугаю тебя до смерти…
Весь день мн пришлось знакомиться съ Зиной; все въ ней было ново, поражало меня
Когда мы ршили, что я остаюсь обдать, она повела меня въ свои комнаты, которыя были почти ужъ устроены. Она показала мн вс свои работы и, наконецъ, развернула предо мною большой альбомъ съ рисунками.
— Кто это рисовалъ? — спросилъ я.
— Я, — улыбаясь отвтила она. — Видишь, кое-что хорошее осталось отъ того времени. Это ты заставилъ меня полюбить живопись. Таланта Богъ мн не далъ особеннаго, но посмотри, увидишь, что все, что могла я сдлать — сдлала.
Я жадно принялся разсматривать рисунки. Если-бы я могъ быть тогда хладнокровнымъ, то замтилъ-бы, что она далеко не сдлала всего, что могла сдлать, потому что рдкій рисунокъ былъ оконченъ. Иной разъ отдльныя части были не только что не дорисованы, но даже перерисованы, а остальное совсмъ брошено. Вообще, это была коллекція самыхъ безалаберныхъ рисунковъ; но тогда я не могъ этого замтить. Я разсматривалъ ихъ съ большимъ удовольствіемъ. Вотъ бросился мн въ глаза между ними набросокъ мужской головы, въ которой я нашелъ сходство съ собою.
— Это ты меня? — спросилъ я.
— А ты узналъ? Вотъ лучшая похвала мн!.. Только нтъ, не смотри, ужасно плохо… Знаешь, я часто вспоминала, но рдко могла хорошенько вспомнить лицо твое. Одинъ только разъ оно представилось мн во всхъ подробностяхъ, и вотъ тогда принялась я за этотъ рисунокъ…
Посл альбома я подошелъ къ этажерк съ книгами. Бывшая лнивая, никогда не учившаяся и ничмъ не интересовавшаяся, Зина привезла съ собою лучшія произведенія художественной литературы, серьезныя историческія сочиненія, нсколько книгъ по естественнымъ наукамъ.
— И ты прочла все это? — спросилъ я.
— Даже не разъ, — отвтила она совершенно просто:- это все мои любимыя книги.
— Такъ ты любишь ученіе?
— Ужасно. Только училась я мало, такъ какъ-то вся жизнь до сихъ поръ безалаберно вышла. Ну, да теперь, если останусь здсь, ты мн во многомъ поможешь. Ахъ, какъ много мн еще нужно! Но что-же говорить обо мн, еще наговоримся; ты про себя мало говоришь, а мн такъ интересно знать твои планы.
Я сталъ ей разсказывать; она жадно меня слушала, она интересовалась всмъ, каждою моею мыслью. Заговорила она и о своей живописи: оказалось, что она провела нсколько мсяцевъ въ Италіи, осмотрла тамъ все достойное вниманія. Съ жаромъ говорила она о многихъ виднныхъ ею картинахъ. Потомъ разсказала, какъ тайкомъ ухала отъ тетки изъ Мюнхена въ Дрезденъ, чтобы только взглянуть на Сикстинскую Мадонну.
— И знаешь, я три дня прожила предъ этою картиной. Приходила рано утромъ и уходила когда запирали галлерею. И сначала она мн не понравилась, ничего я не нашла въ ней, но зато лотомъ ужъ не могла оторваться. Это были чудные дни какой-то новой жизни, я неслась куда-то… Вдь, помнишь… знаешь, она на воздух вверхъ несется и поднимаетъ съ собою всякаго, кто уметъ смотрть на нее и понимать ее. Но, чтобы донять, нужно превратиться въ ребенка; я такъ и сдлала, и можетъ быть никогда я не была такимъ ребенкомъ, какъ тогда, когда смотрла на эту картину!