Не измени себе

Першин Алексей Николаевич

Борис фыркнул. Отец удивленно взглянул на него.

— Человеку хочется жить вечно, а ничего вечного в мире нет. Все люди смертны. И я, и мама, и твои братья. И сам ты. Все!

Мурашки поползли по коже от слов отца. Как же так? Люди будут жить, а его, Бориса, не станет. Много дней потом думал он об этом разговоре. И так и эдак прики­дывал, но к окончательному выводу не пришел. Тринадцать лет к тому времени прожил Борис. И как-то однажды, про­снувшись утром и увидев глазастое и сверкающее солнце, он решительно отбросил глупые и недостойные человека страхи и сомнения.

Не он первый, не он последний.

И утешился мыслью: люди живут до шестидесяти, а то и до семидесяти лет. Эвон сколько ему еще отпущено. К чему печалиться?.. Жизнь все-таки хорошая штука и не надо ее разменивать на печали.

А вот Ленка, та боялась бога, ее даже в дрожь бро­сало, когда Борис пытался поговорить с ней о религии и, главным образом, о том, как она утвердилась в человече­ской жизни,— тут же вырывалась и убегала…

Видно, эти его дурацкие и неумелые разговоры и погу­били их дружбу. Даже проститься не пришла…

2

— Куда мы идем? — громко спросил Борис.

Пашка резко остановился. Борис налетел на него сза­ди, толкнул,— тот вполголоса выругался:

— Растяпа!

Тон снисходительный. Пашка вообще после случивше­гося на вокзале как-то преобразился, почувствовал себя старшим. Он уже бывал в Москве с отцом, правда, давно, и сейчас никак не мог вспомнить, куда им надо идти. При­знаваться, однако, ему не хотелось — внезапно приобретен­ная власть над Борисом пришлась ему по душе.

— Может, спросить? — предложил Борис, заметив не­уверенность товарища.

Тот заколебался, но делать нечего. Они остановили мо­лодую женщину и спросили, как им проехать к Сивцеву Вражку.

Женщина почему-то обрадовалась и воодушевленно принялась объяснять:

— Вам, милые юноши, нужно сесть на «четверку», а потом на «аннушку». А там вы по малому кольцу прями­ком до Арбатской площади доберетесь.

— На какую еще «аннушку»? — удивленно спросил Пашка.

Женщина улыбнулась.

— Трамвай так называется. Это номер такой: «А».

Вверху смотрите номера. Сначала садитесь вот на этот. У Мясницких ворот пересядете, да вам в вагоне скажут. Садитесь, садитесь, а то вас затолкают. Давайте ваш узел, помогу.

Она хотела помочь Пашке, но тот испуганно от нее от­шатнулся: Борис и женщина рассмеялись.

— Пуганая ворона куста боится! — шутливо восклик­нула она.— Вы что же, юноши, в гости приехали?

— Нет, работать хотим.

Лицо женщины посерьезнело.

— Трудно сейчас с работой. На биржу вам надо.

Собеседница задумалась. Потом вдруг, пошарив в су­мочке, достала листок бумаги, что-то черкнула на нем и протянула Борису.

—

Туго придется, позвоните мне по этому телефону. Зовут меня Клавдия Ивановна Осетрова. Может, и по­могу. Ну… счастливо вам,— и помахала им рукой.

Борис и Пашка заторопились к трамваю. Их волной внесло в вагон, а там так сдавили, что не вздохнешь. Кондуктор сердитым голосом требовала оплачивать проезд, только какое там: оба рукой пошевелить не могли. Борис попытался поставить чемодан на пол, на него сердито за­кричал сосед:

— Убери с ноги! — и Борис поспешно подхватил чемо­дан.

Так и проехали «зайцами» до пересадки. Здесь было свободней, Пашке удалось даже сесть. Вагон трясло и мотало из стороны в сторону, он гремел на стыках, гла­за хотелось закрыть от страха, того и гляди, опроки­нутся; однако к Трубной площади они спустились бла­гополучно и бойко покатили вдоль зеленой стены де­ревьев.

В «аннушке» было так же шумно, как и в «четверке». Кондуктор, еще молодая девушка, чем-то похожая на ту, вокзальную воровку, задорно улыбнулась Борису, когда он стал на нее удивленно посматривать: действительно похо­жи, даже ноги у обеих голенастые, загорелые.

— Чего уставился? Не видал таких? Иль понрави­лась?— громко, на весь вагон, спросила она.

Борис вспыхнул и не знал, куда глаза девать.

— Нет, не понравилась,— вмешался в разговор Паш­ка.— У него точно такая же девица едва чемодан не сперла.

Кто-то громко рассмеялся, а девушка обиделась.

— Я с пяти утра трясусь в вагоне, а он мне какие сло­ва! И не стыдно?

Кондуктора поддержала какая-то старушка, оказав­шаяся на редкость остроязыкой. Она набросилась с ру­ганью на Пашку, даже оторопевшего от неожиданности.

— Хватит с него,— вступилась кондуктор за Пашку.— Если молчит — значит понял, что такое хорошо, а что та­кое плохо,— и, улыбнувшись Борису, объявила: — Сивцев Вражек. Ваша остановка, господа хорошие.

— Какие же мы господа? — обиделся Борис.

Девушка простодушно рассмеялась.

— Я пошутила. Хотела услышать ваш голос. А то мол­чите и молчите.

Они вышли, огляделись. Кондуктор помахала Борису рукой, а Пашке погрозила пальцем, и трамвай со зво­ном и скрипом укатил. Пашка вздохнул с облегчением, огляделся и довольно быстро сориентировался.

— Пошли.

3

Дядя встретил Бориса не очень-то дружелюбно: на­мекнул, что ждал племянника одного. Трудно сейчас с ра­ботой, и он-де не имеет ни малейшей возможности помочь Борису. Переночевать, что ж, за одну ночь места не про­лежит.

Нос у Пашки жалобно сморщился, но он тут же спря­тал глаза от Бориса.

— Вот скупердяй проклятый! — ругал своего родствен­ника Пашка, когда наутро провожал Бориса.— Куда ты теперь?