Не жалею, не зову, не плачу...
Шрифт:
небылиц, но разве этого мало? Я не помню всех воротил в Соре, их было немало, а вот
Любарского помню. За стихи.
Лежал у нас еще гипертоник Миша Моругин, 15 лет по указу. Я его запомнил из-
за 8-ми строк романса, он их прочитал нам со Светланой во время обхода. «В вазе букет
увядающих роз, несколько начатых, прерванных строк, рядом измятый и влажный
платок, влажный от слёз. Что здесь схоронено женской душой? Что эти розы видали
вчера? Кто в эту ночь
тем более, пусть живет, я его передаю другим.
27
Волгу повезли в Абакан вместе с двумя психами и нашим санитаром Албергсом,
мы его актировали по травме позвоночника. Абаканские светила нашли у Волги
паркетное глазное дно. Рассказывал он весело – сняли повязку, руками перед ним
машут, привлекают, пугают, а он нуль внимания, хотя всех видит. Колоссальное
самообладание. Дают команду: прямо перед собой шагом марш! Волга руки вытянул и
– строевым. В двух шагах стеклянный столик с инструментами, флаконами, банками-
склянками, всё хрупкое, не дай Бог задеть, врачи ждали, что Волга обойдет звонкие
дорогие хрупкости, но не тут-то было, он зафитилил прямо на столик и устроил им
канонаду, всё с грохотом разлетелось. Комиссия не рада была, что затеяла ему
проверку. «Стойте-стойте!» – кричат. Посадили его перед подзорной трубой,
разглядели у него паркетное или мозаичое глазное дно, последствия хронического
сифилиса, назначили ему лечение. Привезли всех обратно, кроме одного психа,
бывшего летчика, между прочим. Актирование Албергса подтвердили, он скоро вышел
на свободу и уехал в Ригу, обещал писать, но – ни слуху, ни духу. Характерная черта –
никто обратно в лагерь не пишет, хотя все обещают. Волгу стали лечить по назначению
Абакана – биохиноль, новарсенол, витамины, точнее говоря, мы записывали
назначения в историю болезни, а от уколов Волга начисто отказался. Через месяц он
снял повязку, походил в темных очках день-два, выдули мы с ним бутылку армянского
коньяка, Волга снял очки и вышел в зону. И вот тут-то и началось…
И в больнице началось, и в лагере началось. Коля Гапон после его ухода
остановил меня в углу коридора и прямо, грубо потребовал ампулу пантопона. Я ему
повторил в сто первый раз, ключи у вольных, пантопон Зазирная колет сама и
отчитывается за каждую ампулу. Кое-как отбился. Власть в больнице переменилась,
начали курить в палатах и плевать на пол – слабода-бля! Никогда не соглашусь, что
демократия – хорошо, всегда буду голосовать за твердую власть. Через неделю Арбуз
мне доверительно – Волга локшанулся, утром на разводе закрыл ворота
теперь ему кранты. Не положено вору даже пальцем касаться запретки и всего, что
связано с охраной зека, а тут – закрыл ворота. Стоял на разводе в первом ряду, дунул
сильный ветер, и на него ворота пошли. А что Волга? Ворота его по морде бьют, а он
должен пятиться, да и куда, если сзади колонна впритык? Волга пинком по воротам, и
они закрылись. Можно сказать, Волга своими руками, вернее, ногами закрыл себе
крышку гроба. Но могли и раздуть слух, я уже знал – пока вор здесь, да еще крепко в
законе, о нем говорят только хорошо, но стоит ему уйти, как начинается рытьё под
авторитет, здесь как в зеркале отражается вольная жизнь больших начальников,
властолюбцев и завистников. Только в лагере резину не тянут, склока, интрига, поклёп,
как и правое дело, быстрее дают результат, смелее решаются. Странно, что Волга не
заходит ко мне, здесь мы каждый вечер говорили с ним откровенно и по-дружески. Я
понимал, ему сейчас не до меня, тем более, интересно узнать подробности. Гапон без
Волги совсем оборзел. Ночной стук в дверь – всегда тревога. Либо надзор со шмоном,
перевернут сейчас всё вверх дном и обязательно что-нибудь заберут, либо на поднятие
трупа, либо поддатый блатной за каликами пожаловал, не отвертишься, либо санитар,
кто-то из больных дуба дает. Открываю, стоит Гапон в теплом халате, руки в карманах,
из правого видна наборная рукоятка ножа. «Выходи, там Невзоров загибается».
Неужели этот скот пырнул, требуя ампулу? Невзоров, дежурный фельдшер, лежал на
кушетке, лицо как мел, глаза черные, зрачки расширены, я сразу на пол – где кровь? –
нет, пол чистый, за пульс его – еле-еле. Я сонный, Невзоров еле живой, а Гапон бодрый,
гад, начифиренный, огневой, кружит вокруг нас, как пантера, только халат развевается.
Пришлось Невзорова отпаивать. Остались мы теперь с Гапоном, каждую ночь он будет
задавать концерты, и ничем этого гада не урезонишь. А днем Арбуз опять втихаря:
«Пошло толковище». Оказывается, в тот самый момент через ворота хотел пойти на
рынок Алик Шаман, он стоял рядом с Волгой и уже наготове был, туман как раз, темно,
а у Шамана срок 18 лет. Волга помешал вору в законе выйти на волю. Враньё, конечно,
трепотня, клевета – лишь бы подловить Волгу, пришить ему криминал. Какой дурак
пойдет на рывок, если за воротами стеной ждет конвой с оружием наизготовку? Досье
у Волги набиралось быстро, но он парень не только башковитый, но еще и отчаянный,