Не жалею, не зову, не плачу...
Шрифт:
вернется, в почете будет, звание ему дадут, доктора, присвоят академика – я не сделаю
ему хуже своей памятью.
«Как устроюсь, друзья, сообщу!» – бодро пообещал Фефер и пошел по
деревянному настилу. Как вольный. А мы смотрели, и каждый гадал: а когда я пойду?..
Отсидел я чистых два года и четыре месяца, осталось еще пять лет и восемь месяцев.
Если не добавят.
25
Пятого октября открылся долгожданный XIX съезд ВКП(б) – последний раз под
таким
Читаем доклад, ищем-рыщем про новый кодекс. В повестке дня изменения устава
партии. Устав не уголовный кодекс, но находятся мудрецы-толкователи: если меняется
главный устав, то обязательно должны измениться все другие уставы. Партия у нас
руководящая направляющая, перемены в ней тут же идут волной по всем законам.
Целую неделю шел съезд, 12 октября закончился, что в итоге? Для нас – держи карман
шире. Избрали в ЦК новых товарищей, в частности, Брежнева из Молдавии, якобы
любимца Сталина – «Какой красивый молдаванин». Переименовали партию, и всё.
Правда, кое-какие проблески есть в докладе Маленкова для писателей – хватит
лакировать действительность, нам нужна сатира, Щедрины и Гоголи. Толкователи тут
как тут – во-от, сатира будет бичевать наш застарелый кодекс, и его заменят в
ближайшее время. (Вскоре появилась хохма – нам нужны подобрее Щедрины и такие
Гоголи, чтобы нас не трогали).
XIX съезд партии поставил задачу не только перед страной, но и передо мной.
План побега у нас с Питерским готов – едем в Ленинград, там легче затеряться, чем в
Алма-Ате, у Володи сохранились связи, малина поможет. Если бы я был сильной
личностью, я сделал бы Сашеньку соучастницей, демоном должен стать, чёртом, чтобы
она всё сделала для меня как леди Макбет. «И откроет белой рукою потайную дверь
передо мною…» Я должен стать сверхчеловеком, плюнуть на совесть и прочие
мерехлюндии. Но я обыкновенный. Что меня ждет? Честная жизнь, ровная, без
потрясений, преступлений, хватит уже, и в конце ее безымянный холмик – по всем
нашим правилам.
Не хочу я такого опыта. И от этого много боли во мне, огромный запас, трачу ее,
трачу, а она не кончается, болит и болит. Мне надо ее излить, высказать, в этом мое
спасение. Или мой крест. «И в значеньи двояком жизни, бедной на взгляд, но великой
под знаком понесенных утрат».
А пока продолжаем рыть. Собственно говоря, не продолжаем, а уже заканчиваем.
Удивительно, я лез в нору без особого страха. Не было такого уж крайнего отчаяния,
чтобы загонять меня в недра как суслика в
классе я был влюблен в Таю Поливанную, на ботанике мы с ней сажали рядышком
какие-то корешки, я чуть не умер от счастья, прямо на грядке. И вот однажды идет она
с подружкой по Дунганской, а поперёк – Атбашинская, по ней широкий бурный арык, и
я с пацанами купаюсь. На пересечении улиц арык уходил в длинную толстую трубу,
сверху по ней ходили и ездили. Один пацан проплыл через всю трубу и стал героем. А
я боялся – вдруг там камни внутри и мусор, дохлая собака с дороги, не пролезешь и
обратно раком против течения не пройдёшь, в трубе не развернешься, так и пропадешь,
захлебнешься, приедут пожарники и будут твой труп вытаскивать баграми. Ни за что в
жизни я туда не полезу, глупость, ложный героизм, я грамотный. И вот идет Тая
Поливанная с подружкой, что-то мне говорит, улыбается, и я сияю в ответ сам не свой,
и вдруг на ее глазах – нырь в трубу и поплыл во мраке, и вылез из другого конца,
весело фыркая, для меня эта труба смертельная сущий пустяк. Перед пацанами вышку
держать я не рвался, скучно, но вот перед девчонками погусарить, как оказалось,
всегда готов.
Позднее, представляя рытьё во тьме, я самому себе не верил. Много лет видел во
сне, как сдавливают меня со всех сторон тяжелые валуны, задыхаюсь, лезу, лезу, а лаз
всё уже, уже, а камни всё тесней и тесней.
Со дня на день мы могли уже выйти наружу, рыть надо было только ночью, чтобы
башку свою высунуть в темноте и не послужить прицелом для вертухая с вышки. Что
мы будем делать, когда вылезем? Начнется самое интересное. Подкоп – скука, работа
для идиотов, а вот дальше – для умных, каковые мы есть на самом деле. Мы творцы,
артисты и наглецы, вылезаем и всё творим на ходу, зачем заранее мандражить? Деньги
у нас будут, Володя продаст придурку из штаба свой аккордеон «Гранессо». У нас
наготове два парика, два галстука и две белых манишки из наволочки, мы выглядим как
лауреаты Сталинской премии. Главное – сесть на поезд и добраться хотя бы до
Ачинска, а уж в Красноярске мы будем как у Бога за пазухой, не говоря уж о
Новосибирске. В Ленинграде на Лиговке – там каждый камень Володю знает.
«Гранессо» лучше не продавать, мы же оба играем, стихи читаем, поём, мы готовый
ансамбль, джаз-банда из Абакана. Надо бы прихватить с собой еще и контрабас в
футляре, в подкоп он, к сожалению, не пролезет, вывезем его на объект с концертной