Не жалею, не зову, не плачу...
Шрифт:
Красноярска я получил отзыв на свои рассказы, такой, что… Но всё по порядку.
Любарский Александр Сергеевич, он же Пушкин, старик уже, 48 лет, поступил в
стационар с жалобами на ужасные боли в грудной клетке – тут болит, ой, доктор, не
прикасайтесь, и здесь болит, меня суки калечили. Когда же они вас калечили,
Александр Сергеевич, если до стационара вы в Малой зоне провели три месяца как
один день? А он в ответ: если суки бьют, то это-таки
Наложите мне гипс на триста шестьдесят градусов, – Любарский обхватил себя худыми
руками, – у меня все тридцать два ребра перебиты. Количество ребер он перепутал с
количеством зубов, коих, кстати, у него два-три и обчелся. Будем лечить ушибы, зачем
вам еще гипс? Нет, он не согласен, сделайте ему от сих до сих, – и показывает от
ключицы до подвздошной кости, у него всё болит, нужен корсет. Пришли блатные: чего
тебе, Женя, щикатурки жалко? Не жалко, но если ребра сейчас терпят, то потом от
стабилизации грудной клетки и в самом деле заболят. Да и ушибы у него без
переломов. Самара выдал секрет – Пушкин через месяц выходит и боится, его суки
встретят, а он старый, ни убежать, ни отмахнуться. Пришлось сделать ему бронежилет,
бочку гипса потратили, старались, чтобы не придавить дряхлые кости, не прищемить
ему вислую кожу. Но если теперь блатные все подряд, опасаясь сук, начнут требовать
себе корсеты, в стране гипса не напасешься. Чем Пушкин еще хорош, – знал уйму
стихов и впадал в кайф от любой таблетки. Придет в процедурную, сама кротость и
вежливость: «Не помешаю, Евгений Павлович, извините, конечно, в голове у меня
туман, шарики за ролики, можно хотя бы воды грамм пятьдесят из-под крана? Таблетку
бесалола запить, или белладонны, где у вас белладонна? Только предупреждаю, две
сразу или лучше три». А в белладонне, кстати, белена, говоря по-русски, нажрется
человек и на стенку лезет. Выпил, ушел, через полчаса идет обратно, – что вы мне
дали, во рту сухо, глотку дерет, дайте глоток валерьянки запить отраву. Запил, ушел,
через пять минут снова – нельзя ли аспирина таблетку, что-то у меня в костях ломота и
бабу охота. Он уверен, что от сочетания каликов-моргаликов в желудке у него
получится услада для души. Каждый раз он обещал: я вам поэму прочитаю, Евгений
Павлович, у вас челюсть отвалится. На Беломорканале сидел поэт, Максим Горький
туда приехал, его послушал и тут же выпустил, теперь он член Союза советских
писателей, сука буду, даже лауреат. Но за поэму – куш.
«А что там случилось, между Гапоном и Волгой? –
как заговорщик. – Между нами, я – могила». – И он провел ногтем большого пальца по
шее. Я сказал, что ничего не знаю. «Как не знаешь? Дело было в твоей хате». Пушкин
вор, но не в законе, а почему, сказать трудно. Если бы он сам рассказал мне про стычку
Волги с Гапоном, мне было бы интересно, как это толкуется. Я же не имел права
рассказывать, да и не хотел, не моя манера. А дело действительно было в моей хате, и у
Волги вышла промашка, можно сказать, по воровской юриспруденции. Он только что
поступил к нам в стационар, уже в четвертый раз, а тут как раз прибыл из закрытой
тюрьмы Цапля, тощий, длинноногий, действительно как цапля, принес три бутылки
водки, колбасы, хлеба, завесили окно одеялом в моей каморке, дверь заперли, а на
двери вывеска «Лаборатория». Цапля в расписухе – вышитой косоворотке, как артист
самодеятельности. Воры любят вырядиться во всё старинное – косоворотка, сапоги,
жилетка какая-нибудь цыганская, нательный крестик ценится не меньше наколки.
Разговор о том, о сём, и Волга спросил у Цапли, что там за хипиш случился в закрытой
тюрьме, кого прибрали? Лёнчика Третиста, классного стирогона, друга Цапли. Дело
было в 8-й камере на втором этаже, большая камера, прибыл в нее богатый этап,
Лёнчик обшпилил всех третями и сидел на тряпках, как египетский фараон. Слава о
нем гремела по всей закрытой, найдется ли кто умнее, хитрее? Нашелся. Пуляют в 8-ю
камеру ксиву с третьего этажа: «Лёнчика Третиста хлестануть по ушам, а если заершит,
то прибрать». И подпись – воры, сорок кликух. Серьезный документ, это вам не какая-
нибудь цедула из райкома, райздрава, райсобеса. Плюс настроение в камере не в пользу
Лёнчика, все тряпьё забрал, денег ни у кого нет, на членовредительство играть не хочет,
на пайку не положено. Собрали толковище, так и так, сорок воров требуют хлестануть
тебя по ушам. Лёнчик на дыбы, его тут же и прибрали, в закрытой нравы суровые,
воровского приказа не обсуждают. Лежит Третист, остывает, санитары еще не успели
вынести, а камера тряпьё поделила и шпилит в карты, интерес появился. Цапля пришел
в 8-ю на другой день, спрашивает, где Лёнчик Третист, а ему говорят – прибрали. За
что, я его знаю до донышка как правоверного вора. Камера в ответ: пришла ксива с
третьего этажа. Кто подписал? Воры, сорок кликух. Цапля начал выяснять, по трубе