Не зови меня больше в Рим
Шрифт:
Когда мы вышли в коридор, Гарсон дал волю негодованию:
– Все, хватит чикаться с этим уродом! Сколько можно! А то мы все миндальничаем да сюсюкаем! Дать бы ему пару горячих! У меня это их дело уже в печенках сидит, Петра! Они что, такие все хорошие, что мы должны с ними исключительно в белых перчатках работать? Нет, яйца им надо чуток прищемить, вот что!
– Успокойтесь, Гарсон, не хватало только, чтобы под конец все полетело ко всем чертям!
– Под конец? Под какой такой конец? Если хотя бы один из этих двоих мерзавцев не начнет откровенничать,
– Красиво излагаете. Пошли-ка лучше в “Золотой кувшин” – надо опять попробовать успокоиться. Что, интересно, пьют в такое время суток, а, Гарсон?
– Цикуту!
– Как вижу, вы не расстаетесь с жизнеописаниями цезарей. И какие выводы вы извлекли?
– А такие, что для того, чтобы создать и крепко держать в руках империю, надо быть большой сволочью. А еще, что всегда существовали толпа и избранное меньшинство.
– Вы, разумеется, чувствуете себя избранным.
– Уже нет. В данный момент я чувствую себя несчастным горемыкой, который чистил в цирке говно за львами.
– Фу, как грубо!
– Простите, просто я в дурном настроении. Может, хоть кофе немного поможет.
Пока мы размешивали ложечками сахар в чашках, я вдруг подумала: а ведь и мой помощник – тоже жертва резких смен настроения, спровоцированных работой. Его выбивала из колеи бездеятельность, он не мог спокойно смотреть, как что-то очевидное беспрепятственно и неудержимо утекает у нас между пальцами как песок. Но, честно сказать, я никогда не видела, чтобы он, впадая в отчаяние или эйфорию, переходил известные границы. Зато тысячу раз наблюдала приступы гнева и всегда старалась пригасить их. Собственно, для этого мы и работаем бригадами – чтобы помогать друг другу выравнивать душевное состояние. Неожиданно кто-то нарушил эти размышления, легонько дотронувшись до моего плеча. Это был Домингес.
– Инспектор Деликадо, комиссар просил передать, чтобы, когда вам надоест сидеть в баре, вы заглянули к нему в кабинет.
– Спасибо, Домингес. Хотите кофе?
– Я не могу надолго отлучаться от дверей. Но все равно – большое спасибо.
Когда Домингес отошел от нас, Гарсон фыркнул:
– Только не хватало, чтобы еще и комиссар начал нас уедать. Он что, не мог позвонить по мобильнику? Нет, ему обязательно надо послать сюда Домингеса с этой издевкой: “Когда вам надоест сидеть в баре”! Неужто трудно сообразить, что таким образом он подрывает наш авторитет!
– Фермин, ради бога! Ну что вы, в самом деле, из-за всякой ерунды на стенку лезете. Прямо гидра какая-то!
– Какая еще гидра? Вечно вы что-нибудь такое умное сказанете, от чего я выпадаю в осадок! Лишь бы унизить человека!
– Гидра – это мифологическое существо с семью головами. Когда одну голову ей отрубали, на этом месте вырастала другая.
Он на миг задумался, а потом вдруг рассмеялся совершенно дурацким и даже немного детским смехом.
– Это надо же! Эта гидра небось разорилась
– Ну знаете, я ожидала более умного комментария от человека, читающего жизнеописания императов, – бросила я, изобразив великое презрение. – Посидите еще здесь да съешьте бутерброд, пока я пойду разбираться с комиссаром.
Я надеялась, что этот самый бутерброд вместе с раздумьями о волосатой гидре смогут поднять его настроение. Возможно, мне понадобится эмоциональная поддержка Гарсона после разговора с комиссаром.
Самые мрачные мои прогнозы подтвердились, едва я переступила порог кабинета Коронаса и услышала его скрипучий голос:
– Вы, конечно, в своем репертуаре, инспектор Деликадо! Никаких доказательств – ни законных там, ни противозаконных, ни черта лысого. Захотелось вам сунуть подозреваемых в кутузку – и готово, пусть себе сидит.
– У меня есть санкция от судьи Муро.
– Даже и знать не хочу, каким образом вы эту санкцию у него выманили. В любом случае толку от его санкции будет мало, если все ваши обвинения против Сигуан и Сьерры основаны на том письме, что вы извлекли из персонального компьютера Нурии Сигуан.
– У меня была санкция на обыск.
– Да что вы говорите! Только вот получается, что изъятие компьютера и ковыряние в его нутре, как выяснилось, не вполне законно, и защита непременно оспорит подобные доказательства. Так что в лучшем случае мы опять останемся с пустыми руками. Я вас не понимаю, Петра, правда не понимаю. Если вы сомнительным путем добыли секретную информацию, держите ее в загашнике и используйте по ходу расследования, но зачем сразу открывать карты противнику, как вы только что сделали? О чем вы думали?
– Я сознательно так поступила. Я рассчитывала, что если заговорю с подозреваемой о содержимом ее компьютера, то она будет вынуждена признаться – под давлением фактов. Я рассчитывала, что она начнет давать признательные показания.
– Ах, вы рассчитывали? И чего же вам удалось добиться в ходе допросов?
Он уставился мне в глаза, но я взгляда не отвела.
– Я заметила, что, когда я говорю обоим подозреваемым об их предположительных экономических преступлениях и связях с итальянскими мафиози, они нетвердо держат оборону. Но как только я касаюсь их возможного соучастия в убийстве Сигуана, они совершенно перестают владеть собой.
– И вам это кажется странным! Когда человека обвиняют в убийстве собственного отца или благодетеля, он, по-вашему, должен захлопать глазами или досадливо вздохнуть? А теперь слушайте меня внимательно, Петра! Сделайте еще одну попытку, и если ничего не добьетесь, выпускайте обоих на все четыре стороны. Когда не вполне законно берут под арест каких-нибудь там бродяг, это, как вы понимаете, еще может сойти с рук; но вы сейчас имеете дело вовсе не с бродягами – эти люди способны устроить вам неприятности. Так что не забывайте о сроке, на который позволено их задержать. Можете идти.