Небо стоит верности
Шрифт:
– Однако, мастер!
– вздыхает Николай.
Я завистливо отмалчиваюсь.
На КП командир полка распекает лейтенанта Герасимчука. Командир - за столом, Герасимчук перед ним, переминаясь с ноги на ногу и скромно опустив глаза. Одно ухо его мехового шлема задрано, другое опущено вниз. В эти минуты Герасимчук напоминает собой нашкодившего кутенка, который, хоть и понимает свою вину, готов в любую минуту огрызнуться и оскалить зубы.
– Отлично выполненное задание, лейтенант Герасимчук, еще не повод к неоправданному риску!
– Товарищ командир!
– вскипает Герасимчук.
– Так они ж всю войну, гады, издевались
– Вы советский летчик! Воздушное хулиганство…
– Так чтоб видели, гады! Чтоб знали!
– За нарушение воинской дисциплины, за воздушное хулиганство объявляю вам, лейтенант Герасимчук, пять суток ареста!
– Товарищ командир! Пять суток не летать?
– И рад бы тебя посадить для твоего же успокоения… - Командир полка вдруг озорно улыбается: - Только летать некому.
– Встает из-за стола, притягивает к себе Герасимчука за ухо шлема и шепчет: - Жаль, должность не позволяет, а то бы я сам так сделал. Знай наших!
В другом углу штабной комнаты комиссар, прикрыв лицо широкой ладонью, вздрагивает от беззвучного смеха…
* * *
Войска Юго-Западного и Донского фронтов перешли в наступление, взломали передний край обороны противника и устремились вперед. Сутки спустя начали наступление войска Сталинградского фронта.
Погода нелетная. Вся авиация на аэродромах. И это в тот момент, когда наши войска наступают. Досадно. Не может [32] подняться в воздух и вражеская авиация. Но вдруг командование фронта вспоминает о наших «всепогодных» тихоходах, и наши «этажерки», наши «кукурузники» на какое-то время становятся штурмовиками. Правда, нам далеко до грозных «илов», но энтузиазма и отваги вполне достаточно. Под крыльями машин вместо обычных фугасок подвешены небольшие противопехотные бомбы АО-25, пулемет снабжен тройным боекомплектом, к тому же штурман Иван Шамаев, с которым я сегодня лечу, запасся трофейными бомбами - «лягушками». Полет необычный{6} - «свободная охота». Это выражение применимо к истребителям, к штурмовикам, а нам оно кажется странным. Летим на бреющем полете, высота десять - пятнадцать метров. Если подняться чуть выше, самолет зацепится за низкую облачность, и тогда совершенно пропадает видимость. А она и так не балует: пятьсот - шестьсот метров. Этого едва хватает для того, чтобы выдержать курс.
– Давай, Иван!
Взрывов мелких бомб не слышно. Разворачиваюсь обратно и вновь прохожу над рассеянной колонной. На дороге чернеют воронки и трупы. Иван поливает дорогу из пулемета.
– Давай, Ваня, давай!
Но его не надо подгонять, не надо упрашивать. Он весь прикипел к пулемету, будто влил в него всю свою ненависть, всю горечь отступлений.
– Все, бери курс на аэродром! Весь боекомплект…
Опять на бреющем идем к аэродрому, чтобы пополнить боекомплект, - и снова в бой.
На аэродроме рядом с посадочным «Т» вижу чей-то неподвижный самолет. Сажусь рядом. Заруливаю на стоянку.
– Что там случилось?
– спрашиваю у техника.
– На чем только прилетели?!
– восклицает восхищенно Ландин.
– Живого места нет! При посадке развалился.
– А чья машина?
– Гаврилова и Буйнова.
– Живы?
– Раз пришли домой, живы.
А со старта уже доносится голос заместителя командира полка старшего лейтенанта Бекишева:
– Не задерживайся! Живее, живее, соколики!
И опять летим над белой степью в белесой мути низкой облачности. Ищем врага. [34]
Лишь к вечеру собираются самолеты на свой аэродром. Усталые и возбужденные летчики направляются в столовую. На старте остаются два техника - Коля Сафроненко и Валя Антифьев. Их самолеты не вернулись. Но они еще надеются на чудо. Эх, ребята, ребята! Если бы знали вы, о чем говорят летчики!…
– Над самой колонной загорелся мотор…
– Протянул бы немного в сторону! Там можно сесть. Степь ровная, как стол.
– Ты не знаешь Герасимчука…
– Я видел, как он пошел на колонну, как крошил немцев. Винтом, колесами, крыльями! Пока не упал…
– Это Герасимчук. Точно!
– А второй взорвался. Выходит, Руденко?
Борис Обещенко устало поднимается из-за стола, держа в руке жестяную кружку с пайковым разбавленным спиртом:
– За тех, кто вот так погибает в воздухе! За то, чтобы не было фашистской погани на земле! Смерть за смерть!
* * *
Меньше чем за пять суток боев вражеским войскам был нанесен тяжелый урон, триста тридцать тысяч гитлеровских солдат и офицеров оказалось в «котле», в междуречье Волги и Дона.
Советское командование еще надеялось избежать ненужного кровопролития…
Сегодня каждому уходящему на задание экипажу вместе с боекомплектом вручается пачка листовок с текстом ультиматума и обращения к немецким солдатам и офицерам. Во избежание лишних жертв им предлагается сложить оружие.
От аэродрома подскока до линии фронта всего четыре километра. Голая степь. Два бензозаправщика и несколько автомашин с бомбами. А еще ветер. И сорокаградусный мороз. Сейчас бы кружку горячего чая! Не греют меховые комбинезоны, сырые унты на морозе задубели и оттягивают ноги пудовыми гирями.
Десять боевых вылетов за ночь - много. Это двойное пересечение линии фронта. Это десять противозенитных маневров и столько же атак на цель. Это негнущиеся, покрытые язвами от бензина и масла пальцы техников, обмороженные руки оружейников и лица летчиков.
– Тяжело, Петрович?
– спрашиваю Ландина.
– А тебе легче?
– поворачивается ко мне техник.
– Всем [35] нам этот «котелок» в печенках. Одно хорошо: бьем гадов! Слыхал, вроде наши уже на Ростов двинули.
– Пожалуйста, вылетайте. Бомбы подвешены!
Ох уж этот Кильшток, инженер по вооружению, со своей вежливостью!
– Покурил бы, капитан, с нами, а?
– После войны. В Берлине!
– А не врешь, капитан?
– А что? Закурю! Только, пожалуйста, вылетай. Ведь запоздаешь в Берлин, а?
– Успеем! От винта!
Десять вылетов за ночь - много. А меньше нельзя: необходимо возможно скорее подавить сопротивление гитлеровцев в «котле» и двинуться на запад вслед за наступающими войсками остальных фронтов.
И мы летаем, хотя измотаны вконец. Спать хочется даже в воздухе. Командир отдает приказ: ежедневно в эскадрильях один экипаж освобождается от полетов. Один день без войны. Как это, оказывается, много!