Нефертари. Царица египетская
Шрифт:
Я дошла до конца зала и прикоснулась к единственному оставшемуся портрету матери. Живописец рисовал ее с большим тщанием. Высокая, стройная; на продолговатом смуглом лице светятся, словно изумруды, огромные зеленые глаза. Со мной — ничего общего, только глаза…
— Мауат, — прошептала я.
Только эту фреску и оставил Хоремхеб. Все прочие он приказал стесать, и каждый удар долота стирал прошлое моей семьи из истории Египта.
— Обидно, что ничего больше не осталось.
Я узнала голос, и у меня упало сердце. Не сдержавшись, я сердито спросила:
—
Из темноты на свет факелов выступила улыбающаяся Хенуттауи.
— Не рада мне? Думаю, бояться тебе нечего. Теперь ты ведешь себя гораздо лучше, шлепка не заслуживаешь… Пока не заслуживаешь.
Я откинула капюшон: пусть не думает, что я прячусь. В глазах Хенуттауи читалось насмешливое удивление.
— Значит, наша маленькая царевна выросла? — Она окинула меня взглядом, оценивая округлости фигуры. — Это, наверное, наряд Уосерит? Самой тебе не одеться как надо даже для сельской пирушки, не говоря уж о празднестве Уаг.
— Зачем ты пришла?
Хенуттауи быстро шагнула вперед, словно хотела меня напугать, но я не шевельнулась.
— Ты точно кошка, защищающая свое место. Или от испуга не можешь двинуться? — Она посмотрела на изображение моей матери. — Ни дать ни взять — две зеленоглазые кошечки. И такие же любопытные.
— Ты пришла потому, что знала — я навещу храм моих предков!
Хенуттауи прищурилась, и красота ее стала вдруг суровой и холодной.
— Понятно, почему Уосерит так о тебе печется. Вечно она жалеет убогих. Ты, конечно, удивишься, но двору фараона нет никакого дела до царевны Нефертари. Вероятно, тебе будет интересно узнать, что я здесь ради Исет.
Жрица достала из-под складок накидки небольшой серебряный сосуд.
— Об этом, конечно, никому говорить не следует, но раз уж ты Рамсесу как младшая сестричка, тебе знать можно. — Хенуттауи наклонилась ко мне и прошептала: — Его супруга носит наследника престола.
Пока я пыталась справиться с потрясением, Хенуттауи поставила серебряный сосуд перед изображениями моей матери и Хоремхеба.
— Даже Рамсесу еще не сказали, но как только он узнает, то объявит ее главной женой — даже сомневаться нечего. Вполне естественно, что Исет хочет поблагодарить своих акху за ниспосланную радость. Став царицей, она пожелает напомнить всем, что ее бабка была в гареме фараона Хоремхеба. Раньше храм принадлежал твоей семье. — Хенуттауи глянула вверх и положила ладонь на лицо моей матери. — Но когда Исет станет царицей, не удивлюсь, если она захочет заменить здесь кое-какие изображения, дабы напомнить богам, что ее бабка тоже кое-что значила при дворе.
Жрица повернулась и скрылась за дверью. Я посмотрела на изображение матери и чуть не задохнулась от негодования.
— Хенуттауи!!!
От моего отчаянного крика двое ребятишек, забежавших посмотреть на фрески, в страхе выскочили из храма.
Я погладила стену: там, где Хенуттауи провела ногтем по изображению моей матери, осталась глубокая царапина. Меня охватила такая слепящая ярость — целой державе достало бы, чтобы одолеть иноземных захватчиков. Мой голос пронесся по залам и коридорам храма, и Мерит
— Госпожа моя, что такое?
Я кивнула на стену и процедила сквозь зубы:
— Хенуттауи. Это она испортила.
— Мы пожалуемся фараону Сети!
— И кому он поверит? Ты же сегодня сама видела — она из него веревки вьет.
По щекам у меня потекли слезы. Мерит обняла меня.
— Не плачь, госпожа. Мы наймем живописца, и он все поправит.
— Ведь в память о моей мауат больше ничего не осталось, — рыдала я. — И что проку нанимать мастера, если фреску все равно уничтожат!
— Кто сказал? — воскликнула Мерит.
— Хенуттауи за этим и приходила. Исет, оказывается, ждет ребенка. А если она станет главной женой, то заберет храм для своих акху.
Мерит сощурилась.
— Сегодня она поняла, что ты — серьезная соперница, и решила тебя припугнуть. Наговорила тебе всего и воображает, что ты теперь не вернешься во дворец!
— Тогда она ошибается! — воскликнула я.
И вдруг ясно представила, какая участь меня ждет, если я сдамся: останусь прозябать в каком-нибудь храме в Файюме. При дворе меня не примут, а если и примут, то Хенуттауи и Исет устроят мне невыносимую жизнь. Рамсес сделает Исет главной женой. Будет с ней шутить, а она будет звонко смеяться над его шутками — пустым, точно стебли тростника, смехом. Она станет царицей и матерью наследника, а Рамсес будет терпеть ее невежество ради красоты. Если он и вспомнит про меня, то лишь с недоумением: куда это я делась и почему решила не возвращаться. Я же навсегда потеряю своего лучшего друга.
Я взглянула на Мерит, освещенную лунным светом, и повторила:
— Хенуттауи очень сильно ошибается.
У меня много причин вернуться!
Глава седьмая
МОЛИТВА БОГИНЕ СЕХМЕТ
В храме Алоли пустилась выспрашивать у меня подробности ночных событий. Несколько дней я уходила от разговора, но в конце концов сдалась.
— Она уже беременна!
Алоли перестала играть на арфе и нахмурилась.
— Кто?
— Исет. — Я сморгнула слезу. — Носит первенца Рамсеса.
Алоли сочувственно глядела на меня.
— Может, это будет девочка, — утешила она. — Или Исет не доносит. Важнее, что сказал сам Рамсес. Он по тебе соскучился?
Я вспомнила, как Рамсес покраснел, разглядывая мой наряд из бусин, и кивнула.
— Да. Уосерит думает, что когда он вернется с войны, то решит, кого объявить главной женой. И если войско одержит победу, я должна участвовать в праздничном шествии.
Алоли захлопала в ладоши.
— Отличная новость! — Она заглянула мне в лицо. — Почему же ты не радуешься? Ведь вы с ним с детства близкие друзья. А теперь ты стала женщиной. Красивой женщиной. Чего еще он может пожелать от царицы?
— Ребенка.
— А кто сказан, что ты не родишь ему ребенка?
— Алоли, — начала я несчастным голосом, — моя мать умерла, когда меня рожала.
Жрица откинулась назад, и на ее украшениях заиграл свет масляной лампы.