Нефертити
Шрифт:
— Счастлив?! — вскричала Кийя, позабыв про внешние приличия. — Она легла в постель с военачальником! С военачальником! — взвизгнула она.
— Я бы сказал, что фараон будет доволен, — сказал Тутмос. — Это прекрасная возможность добиться от военачальника преданности его делу, ведь всем известно, что душою Нахтмин далек от строительства.
— А где же он? — ровным тоном вопросила Кийя.
Тутмос задумался.
— Я полагаю, на севере, где идет борьба с хеттами.
— Что ж, тогда, возможно, он сможет отправиться туда и присоединиться к Хоремхебу.
Дамы
— Ну, будет тебе. Никто не пожелает судьбы Хоремхеба.
Лицо Кийи смягчилось, а скульптор повернулся ко мне.
— Таварет защитит тебя, — тихо произнес он. — Ты помогла стольким женщинам при дворе, что заслужила хоть немного счастья для себя.
Мать вернулась, и тут раздалось пение труб, возвещающих о появлении сестры и Эхнатона. Придворные расступились, и они прошли через зал, улыбаясь всем вокруг. Но когда сестра дошла до меня, то быстро отвела взгляд. В ушах у меня вновь зазвучал голос Кийи: «Сестры беременны одновременно!»
Всю ночь танцовщицы в струящемся льне и нарядах, сплетенных из ярких бус, кружили по Большому залу Амарны. Развлечь Эхнатона пришли метатели огня, но фараон смотрел лишь на мою сестру. Должно быть, Кийя была уязвлена до глубины души, видя, как женщины столпились вокруг Нефертити, когда она сошла с помоста, соблаговолив переброситься парой слов с некоторыми из придворных дам. Когда я подошла к ним, сестра беседовала с супругой Майи.
Я извинилась и взяла Нефертити за руку.
— Что ты делаешь? — вспыхнула Нефертити.
— Я хочу знать, поговорила ли ты с фараоном.
— Я тебя предупреждала! — раздраженно бросила она. — Я тебе говорила не…
— Ты с ним поговорила? — повторила я уже громче.
Мать, сидевшая за столом у помоста, посмотрела на нас. Лицо Нефертити окаменело.
— Да. Нахтмина отправят на север воевать с хеттами вместе с Хоремхебом.
Ударь она меня по лицу, я и то не была бы так потрясена. У меня перехватило дыхание.
— Что?!
Нефертити покраснела.
— Я тебя предупреждала, Мутноджмет. Я говорила не подходить к нему…
Тут появился Эхнатон, и Нефертити умолкла на полуслове. Должно быть, фараон понял, о чем мы разговариваем, потому что подошел ко мне, весело улыбаясь:
— Мутноджмет.
Я повернулась к нему и обвиняюще спросила:
— Ты послал военачальника воевать с хеттами?
Улыбка исчезла с лица Эхнатона.
— Тот, кто играет с огнем, обжигается. Я уверен, что твой отец учил тебя этому, котенок.
Он протянул руку погладить меня по щеке, и я отдернулась. Тогда он наклонился ко мне и прошептал:
— Возможно, в следующий раз ты выберешь более верного любовника. Твой военачальник попросил разрешения уехать.
— Нет!
Я посмотрела на Нефертити:
— И ты ничего не сделала? Ты ничего не сделала, чтобы помешать этому?
— Он сам попросился, — пролепетала сестра.
— Он никогда не стал бы проситься! — в гневе бросила я, обвиняя фараона во лжи, и мне было безразлично, насколько мои слова
Все разговоры в Большом зале стихли.
Я вылетела из зала, хлопнув дверью. Но идти мне было некуда. Я даже не знала, где тут во дворце моя комната. Я заплакала, схватившись за живот. Что мне делать? У меня задрожали коленки, и вдруг мне сделалось так плохо, что я не удержалась на ногах.
— Мутни! — донесся крик матери. Она повернулась к Ипу: они обе пошли следом за мной. — Найди лекаря! Скорее!
Множество голосов, которых я не узнавала, отдавали какие-то распоряжения. Кто-то сказал, что я очень больна и меня надо перенести в храм, чтобы жрицы могли помолиться за меня. Другой голос спросил, какой храм это должен быть, Амона или Атона? Я плыла в темноте и слышала, как кто-то говорит об исцеляющей силе жрецов. Я услышала имя Панахеси и резкий ответ матери. Принесли льняное полотно. Я почувствовала тяжесть между ног. Внутренности свело судорогой. Вода. Лимонная вода и лаванда. Кто-то сказал, что прибыл мой отец. Неужто прошло столько дней? Когда я приходила в себя, постоянно было темно, а рядом со мной неизменно сидела Ипу. Когда я стонала, то чувствовала прохладное прикосновение материнских рук ко лбу. Я часто звала мать. Я явственно это помнила. Но я ни разу не позвала сестру. Позднее я узнала, что провела несколько дней, то приходя в себя, то впадая в забытье. Первое, что я помню ясно, это запах лотоса.
— Мутноджмет!
Я сощурилась — утренний свет бил мне в глаза.
— Нахтмин?
— Нет, Мутноджмет.
Это был мой отец. Я рывком приподнялась на локтях и огляделась. Тростниковые занавески на окнах были подвязаны, давая дорогу утреннему солнцу, а плитки пола блестели красным и синим. Все было великолепным: обтянутые кожей табуреты с перекрещивающимися ножками, отделанные драгоценными камнями ларцы и коробки для париков, ониксовые лампы, украшенные бирюзой. Но я была в замешательстве.
— Где Нахтмин?
Мать заколебалась. Она присела на мою кровать, и они с отцом переглянулись.
— Ты была очень больна, — сказала она наконец. — Ты помнишь праздник, милая?
И тут я все вспомнила. Смертный приговор, вынесенный Нахтмину, эгоизм Нефертити, болезнь, настигшая меня посреди дворца. Дыхание мое участилось.
— Что случилось? Чем я болела?
Отец сел рядом и взял меня за руку.
Мать прошептала:
— Мутноджмет, ты потеряла ребенка.
От ужаса я лишилась дара речи. Я потеряла ребенка Нахтмина. Я потеряла единственное, что связывало меня с ним, частичку его, которую мне следовало хранить вечно.
Мать убрала мне волосы с лица.
— Многие женщины теряют своего первого ребенка, — попыталась утешить меня она. — Ты молода. У тебя будут и другие дети. Надо возблагодарить богов, что они пощадили тебя.
Глаза ее наполнились слезами.
— Мы думали, что ты умираешь. Мы думали…
Я покачала головой: