Неизбежное. Сцены из русской жизни конца 19-начала 20 века с участием известных лиц
Шрифт:
– Что же будет?
– спросил он.
– Что-то надо решать: скоро утро, мы уедем, расстанемся, - разве это возможно?
– Ах, если бы вы объяснились раньше, - грустно сказала она.
– Всё было бы по-другому.
– Но вы были замужем, - возразил Василий Васильевич.
– А вы женаты, но вы ведь не любите свою жену, - Наталья посмотрела ему в глаза.
– Не любите?
– Не люблю, мы с ней так и остались чужими людьми, - признался он.
– Я люблю вас, но вы были так молоды, а я... Я считал, что не имею право портить вам жизнь.
– Боже мой, какой
– она запнулась и не договорила.
– Я сама давно люблю вас, с самого детства, девочки рано взрослеют. Но вы казались мне таким недоступным... А позже, прочитав в гимназии "Евгения Онегина", я решилась написать вам письмо, как Татьяна. Я много раз принималась за него, но не могла дописать. А после всё-таки решилась, отнесла письмо в вашу комнату и положила на столик возле кровати.
– Я не видел вашего письма, - удивился он.
– Вы не могли его видеть, потому что я страшно испугалась своего поступка, снова пробралась в вашу комнату, забрала письмо и порвала. Вы тогда вернулись поздно, а я думала: вот если бы он приехал раньше и прочитал моё письмо, что было бы тогда?.. Что было бы тогда?
– она взглянула на него.
– Не знаю, - смутился он.
– Не знаю...
– А когда вы женились, я проплакала всю ночь. "Он не может быть счастлив с этой женщиной, говорила я себе, потому что только я могу дать ему счастье", - Наталья вздохнула и вытерла слёзы, появившиеся на её глазах.
– Но что мешает нам теперь?
– спросил он.
– Я не понимаю.
– Я не могу бросить мужа...
– Как Татьяна?
– Нет. "Но я другому отдана, и буду век ему верна" - это неправда, Пушкин здесь солгал, - сказала она убеждённо.
– Как может женщина жить с нелюбимым человеком, когда рядом тот, кого она любит? Это ничем нельзя оправдать, в сердце женщины этому нет оправдания. Мужчина может сказать за женщину "я другому отдана, и буду век ему верна", но женщина такого не сказала бы. Я думаю, Пушкин сам понимал это, но ему хотелось выдать желаемое за действительное.
– Но почему мы не можем быть вместе?
– Василий Васильевич ещё крепче сжал её руки.
– Вы говорите, что раньше это было бы возможно, но что изменилось теперь?
– Всё изменилось, всё рухнуло. Мой муж озлобился, он потерян, не знает, где найти опору. Могу ли я бросить его в это время? Да, я не люблю его, как вы не любите свою жену, но поступить с ним так сейчас было бы жестоко, бесчеловечно, - печально сказала Наталья.
– Я могла бы уйти от него в более спокойное время, но теперь... Я не могу.
– Я понимаю, - Василий Васильевич поцеловал её, и она ответила на его поцелуй...
– Ну вот, первый и последний поцелуй в нашей жизни, - сказала она, освобождаясь от его объятий.
– Последний? Вы думаете, всё кончено?
– содрогнулся он.
– Нам не дано знать... Иногда мне кажется, что впереди нас ждёт большое-большое счастье, а иногда, что всё кончено, что ничего хорошего уже не будет, - вздохнула она.
– Но надо терпеть и не ропать; как у Чехова, мы вспоминали с maman: "Мы отдохнём!.."
– "Мы услышим ангелов, мы увидим всё небо в алмазах; мы увидим, как всё
Наталья нежно, как ребёнка, погладила его по голове:
– Нам пора. Нас ждут...
***
Наступило серое холодное утро; с Невы дул пронзительный ветер, которой кружил по пустым улицам обрывки афиш, какие-то листки и непонятно откуда взявшуюся солому. Феодора Павловна с сыновьями и Сергей с Натальей стояли возле подъезда своего дома и ждали извозчика. Вещи были заранее отправлены на вокзал; все ценности Василия Львовича уложены в тайник и тщательно закрыты.
– Где же этот возница?
– проворчал Лев Васильевич, уткнувшись носом в поднятый воротник пальто.
– Вчера с ним договорился, аванс дал, - неужели не приедет, прощелыга?
– Господи, уезжаем, - опять заплакала Феодора Павловна.
– Мне до последнего не верилось, - я надеялась, вдруг случиться какое-нибудь чудо!
– Время чудес прошло, maman, - жестко сказал Сергей.
– Настало время действий.
– Вы, стало быть, собираетесь воевать, молодой человек?
– спросил Кирилл Васильевич.
– Непременно. Я буду с ними драться, иначе они превратят Россию в выгребную яму, - зло ответил он. Наталья взяла его под руку, но Сергей отдёрнул её: - Говорю вам, Корнилов недолго будет оставаться в тюрьме, скоро он выйдет на свободу и создаст новую армию.
– Значит, будете сражаться за единую и неделимую Россию, - изобразил улыбку Кирилл Васильевич.
– Пожелал бы вам удачи, но не хочу лицемерить... Однако, чего я не понимаю, зачем вы уезжаете?
– повернулся он к Василию Васильевичу.
– Расхваливали грядущую революцию, а сами бежите от неё.
– Кому я нужен? Был бы я здоров, а так...
– Василий Васильевич виновато улыбнулся и развёл руками.
– Что ты, Кирюша, - Феодора Павловна тут же перестала плакать.
– Как можно оставлять Васеньку одного? Он погибнет в этом аду.
– Но я бы всё равно остался, - обращаясь к Наталье, сказал Василий Васильевич, - если бы был уверен, что от меня будет польза. Однако я - Нарышкин, а значит, классовый враг революции, как объяснил мне один грамотный рабочий. Революция будет беспощадно бороться с такими, как мы.
– Дожили!
– хмыкнул Лев Васильевич.
– Теперь плохо быть Нарышкиным в России; теперь господа революционеры всё высшее сословие отправят на гильотину под восторженные вопли толпы.
– Нельзя в этом винить народ, слишком долго мы были его врагами, - возразил Василий Васильевич.
– Должно пройти время, чтобы забылись прежние обиды.
– Блаженный, - буркнул Лев Васильевич, ещё глубже пряча нос в воротник пальто.
– Боюсь, что времени потребуется гораздо больше, чем вам представляется, - сказал Кирилл Васильевич.
– Пройдут века, прежде чем Россия станет цивилизованной страной, - если она когда-нибудь станет ею.