Неканонический классик: Дмитрий Александрович Пригов

Липовецкий Марк Наумович

Где бежит там вода водяная Там и каменный каменьлежит Зверь звериныйна лапах бежит С него капает кровь кровяная Он ложится под древом древесным Закрывающийся — глаз закрыт И уже он на небе небесном Человеком парящим парит. («Где бежит там вода водяная…») [671]

671

Пригов Д. А.Собрание стихов: В 4 т. T. III. 1977 // Wiener Slawisticher Almanach. 1999. Sbd. 48. S. 201.

Сочетания

типа «масло масленое» теперь считаются стилистической ошибкой. В фольклоре же подобные сочетания с тавтологическим эпитетом широко распространены, и там они обозначают типичный признак предмета, полноту и интенсивность явления: Среди-mo двора широкого, / Супротив-то моста мощеного; Я сидела, красна девица, / В своей светлой светлице; Соль ты солоная, / Из-за моря привезенная; А ключ моим словам и утверждение, и крепость крепкая, и сила сильная [672] . Тавтологический эпитет встречается и в самых разных жанрах классической литературы [673] , а также образует немало фразеологических единиц языка: день-деньской, мука мученическая, всякая всячина, разные разности, диво дивное.

672

См.: Евгеньева А. П.Очерки по языку русской устной поэзии в записях XVII–XX вв. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1963. С. 143, 231–233, 238, 244.

673

Там же. С. 104.

Особенно характерны тавтологические эпитеты для песенной лирики и заговоров, соответственно, и у Пригова они проявляют свою интенцию к лиричности и суггестивности. Но нестандартное лексическое наполнение конструкций представляет их как неуместные: речь как будто буксует, увязает в повторах.

А. П. Евгеньева возражает Ф. И. Буслаеву, А. А. Потебне и другим филологам, видевшим в тавтологическом эпитете подновление стершегося значения существительного [674] . Материал, который был ею проанализирован, может быть, и дает основание для такого сомнения, потому что в фольклоре ослаблена образность не только существительного, но и эпитета, что является неизбежным следствием повторяемости формул. Текст Пригова с нефразеологизированной тавтологией отчетливо проявляет функцию подновления. По существу, в этой тавтологии сосредоточена вся поэтичность текста, который, конечно же, подается как изделие профана. Если попробовать устранить корневые повторы, получится такое сообщение: Где бежит там вода / Там и камень лежит / Зверь на лапах бежит / С него капает кровь / Он ложится под древом / глаз закрыт / И уже он на небе / Человеком парит.Становится ясно, что приговский текст — это сообщение не об умирающем звере, а о потребности языка, в котором лишнее необходимо для того, чтобы восстановить образ слова, хотя бы и жертвуя репутацией субъекта речи.

674

Там же. С. 229–231.

Аналогичную картину можно наблюдать на примере текста с тавтологическими наречиями:

Чудный день стоймя стоит Легкий ветр летьмя летит Даже тень лежьмя лежит Человек сидьмя сидит Ветры лётом прилетели Тени бегом прибегали Те ли ветры, эти, те ли Те ли тени, те ли, эти Быстрым сказом рассказали Что тревожно жить на свете («Чудный день стоймя стоит…») [675]

675

Пригов Д. А.Собрание стихов. T. II. S. 59.

В русском языке есть немало идиоматических сочетаний такого типа: стоймя стоит, дрожмя дрожит, ревмя ревет, кишмя кишит.Они обозначают интенсивность, полноту действия или состояния. Усиление приводит к преувеличению, и слова в таких конструкциях легко утрачивают прямой смысл: сказать ходуном ходитможно только метафорически — о трясущихся предметах, а не о тех существах, которые действительно ходят ногами. В выражении поедом естпрямой смысл тоже совсем вытеснен метафорическим: ничего съедобного поедом не едят.

И в фольклоре, и в разговорной речи набор таких сочетаний лексически ограничен [676] . Пригов, игнорируя фразеологическую связанность слов, показывает сущность явления на фактах, не ослабленных привычкой восприятия, и тем самым демонстрирует тенденцию усилительных

элементов к утрате ими прямого смысла. Тавтологическое наречие, усиливая образность метафор день стоит; ветер летит; тени лежатили бегут; ветери тени рассказывают,только отделяет переносный смысл от прямого. А в строке Человек сидьмя сидитнаречие вовсе не уточняет позу, а переключает восприятие глагола сидитс прямого смысла на переносный: ‘сидит всегда, постоянно, ленится’.

676

См.: Евгенъева А. П.Указ. соч. С. 198; Шведова Н. Ю.Очерки по синтаксису русской разговорной речи. М.: Изд-во АН СССР, 1960. С. 73–74.

В серии текстов под общим названием «Паттерны» Пригов обыгрывает фольклорное сочетание кушал и ел,но эффект разительно отличается от фольклорного:

У меня был сын,замечательный сын, Он жил и все чем-нибудь да сыт, Он жил, кушал и ел И делал множество дел. И я подумал: что за сила Его из малой малости замесила, И поставила здесь, где меня уже нет? И я заплакал, как маленький поэт. («У меня был сын, замечательный сын…») [677]

677

Пригов Д. А.Собрание стихов. T. II. 1975–1976. S. 90.

У меня был век,замечательный век, Он был не то, чтобы человек, Он был, кушал и ел И делал множество дел. И я подумал: что за сила Его из осмысленных крох замесила, И поставила здесь? Вот венок, вот венчик… И я заплакал, как маленький ответчик. («У меня был век, замечательный век…») [678]

Субъектами действия кушал и ел вцикле «Паттерны», состоящем из тринадцати стихотворений, изображены кошка, сын, люди, которых можно делать из гвоздей [679] , нечто, бес, сила, страна, пес, тело, век.При варьировании субъекта сочетание кушал и елметафоризируется и абстрагируется, при этом в контексте цикла оно доминирует как инвариант существования.

678

Там же. S. 99.

679

Отсылка к строкам Гвозди бы делать из этих людей / не было б в мире крепче гвоздейиз «Баллады о гвоздях» Николая Тихонова (1922).

При этом строка «И делал множество дел» обнаруживает совершенно различную предметную отнесенность в зависимости от субъекта действия: общие слова могут означать что угодно: множество делкошки, беса, страны существенно различаются.

В последней строке каждого из текстов меняется последнее слово: И я заплакал, как маленький( маленькая, маленькое) … кошка, чудодей, поэт, Иисус, свинья, козлик, диво, Фауст, ворон, бык, сосед, ответчик, сынок.Серия демонстративно искусственных «маленьких» субъектов заканчивается субъектом максимально естественным в стихотворении о матери: И я заплакал, как маленький сынок.Таким образом, слово в разных стадиях его абстрагирования и метафоризации как будто проверяется на осмысленность контекстами строки, стихотворения, цикла.

Синонимический повтор кушал и ел,демонстративно нелепый в текстах Пригова, вполне привычен, когда он фразеологизирован в языке — ср. пары грусть-тоскав фольклоре, стыд и срамв обиходной речи, целиком и полностьюв официальной. В фольклорных текстах имеется самая прямая аналогия приговскому словосочетанию:

Вы поешьте да покушайте, Вы любезны милы дядевья [680]

680

См.: Евгеньева А. П.Указ. соч. С. 269.