Ненужная мама. Сердце на двоих
Шрифт:
Яростно растираю щеки, складываю платок – и вижу на нем красные разводы. Пометила, стерва. Скривившись, сминаю хлопковую ткань и выбрасываю комок в корзину для бумаг у стола. Ловлю на себе остекленевший Викин взгляд.
Бред! Она не могла повестись – слишком рассудительная и меня близко знает. Кто угодно, но только не умница Богданова.
– Вика, ты же понимаешь, что мне все это сейчас не надо? – оправдываюсь, как юнец, которого застали за просмотром порно.
– Я элементарно не ожидал такого. Не привык, что на меня обезумевшие женщины набрасываются.
Поздно осознаю, что моя фраза прозвучала неоднозначно. Ведь и Вика в ту ночь сама сделала первый шаг. Но потом на нее накинулся именно я. И остановиться не смог тоже я. Виноват – исключительно я. Роковые последствия – на моей совести.
– Мне карточка Алискина нужна, в прививочной ждут, - произносит она после паузы. – Надо спешить, пока не расплакалась, - дергает кончиком носа, будто о себе говорит, а не о ребенке.
Забирает медицинскую карту и, больше не смотря на меня, быстрым шагом покидает кабинет. Минут через десять возвращается с дочкой, бережно передает ее, одетую и полусонную, мне.
– Почти не кричала, стойко перенесла прививку, - с улыбкой шепчет, потому что Алиса потихоньку засыпает, измученная насыщенным днем. – Может быть небольшая температура. Если что-то будет беспокоить, сразу звоните, - погладив малышку по спинке, прячет ладони в карманы халата. Отшатывается от меня, как от прокаженного. – Всего доброго, Гордей Витальевич.
– Стой, Вика, давай поговорим, - сокращаю расстояние между нами, но она опять убегает. Направляется к выходу, чтобы скорее выпроводить меня. Недавно я от Марии так же пытался избавиться.
– В другой раз, Гордей Витальевич. У меня прием, - открывает дверь в шумный, заполненный народом коридор. – Кто следующий? – громко произносит в толпу.
В кабинет тут же залетает мамочка с младенцем, а я вынужден уйти. Убежденный в том, что мы еще не раз увидимся. Ведь я собираюсь и дальше присматривать за Викой, как бы она ко мне ни относилась. Просто буду находиться поблизости и знать, что она жива и здорова.
Кто же знал, что это самое большое заблуждение в моей жизни…
Во второй половине дня оставляю Алиску с матерью, а сам традиционно еду в частную клинику - единственное место, где я могу ненадолго забыться.
Принимаю пациентов по записи, а в перерывах делаю несколько важных звонков, после которых имя некомпетентного педиатра Марии будет навсегда стерто из медицинской сферы. Лишить ее лицензии не составит труда – мои связи в Минздраве в совокупности с ее халатным отношением к работе и, как выяснилось, негативными характеристиками от пациентов помогут достичь цели. Придется Марии искать другое место, где крутить задницей. В поликлинике, тем более детской, этой безмозглой курице делать нечего. И уж точно не рядом с Викторией. Ее спокойствие - мой главный мотив.
Да, я поступаю жестко и преследую личные цели, но мне плевать.
– Понял, Гордей Витальевич, уже завтра направим туда представителей надзорных органов, - сообщает по итогу мой хороший знакомый из Минздрава,
Червячок сомнения точит меня изнутри, будто я упускаю нечто важное. Я всего лишь хочу заботиться о Виктории, пусть даже на расстоянии, обеспечить ей благоприятный эмоциональный фон, насколько это возможно в сложившейся ситуации. Знаю, что этим не искуплю свою вину, да и уже ни на что не надеюсь. Я в глазах Богдановой скатился на самое дно, особенно после сегодняшней сцены в кабинете.
Однако переживаю я совсем не из-за подставы. Тревожное предчувствие гложет душу, а я никак не могу найти его источник. Мысли путаются в голове, смешиваясь в тугой ком негатива.
По дороге домой несколько раз вызываю контакт Богдановой, но она упорно не отвечает. Психанув, быстро вбиваю короткое сообщение: «Когда освободишься, перезвони мне». Подумав, добавляю: «Пожалуйста».
Стоит мне переступить порог квартиры, как навстречу мне выходит мама. Сухо и холодно приветствую ее, покосившись в сторону тумбы, где теперь всегда стоят свежие цветы рядом с фотографией жены. Будто домашнее кладбище…
Мать все делает правильно. По канонам. И свечки в церкви ставит, и поминает, и на могилу ездит. Она очень любила Алису и не может смириться с утратой.
Мы все любили, но…
Наверное, я законченный циник, однако очередная охапка срезанных роз, медленно умирающих в вазе, не вернет ее. Тогда какой в этом смысл? Мы будто пытаемся компенсировать то, что недодали Алисе при жизни, а ведь так не получится.
– Гор, я тут под детской кроваткой крестик нашла, когда убиралась, - мама раскрывает ладонь, на которой поблескивает серебро. – Цепочка порвалась, надо бы отдать в ювелирную мастерскую, чтобы скорее Лисуне вернуть. Это ведь ее? Нельзя без защиты внучку оставлять, да и знак плохой, - вкладывает в мою окоченевшую руку.
Заторможено опускаю взгляд и рассматриваю аккуратное, фигурное распятье. Мгновенно вспоминаю, где его видел… Ясно и четко, словно это было вчера.
Бархатная кожа, приятная наощупь, острые ключицы, высокая грудь, лихорадочно поднимающаяся в такт дыханию, соблазнительная ложбинка… и изящный серебряный крестик.
– Вика, - произношу ее имя одними губами, крепко сжимая цепочку в кулаке.
Края креста врезаются в ладонь, но больно не там, а на душе. Моя вера в бога погребена вместе с Алисой, но я понимаю, какой сакральный смысл вложила Виктория в этот жест. Она оставила малышке не просто украшение, а своего ангела-хранителя.
«Кто же тебя саму беречь будет?», - мелькает в мыслях, и я молча обхожу мать, закрываясь в детской.
Тихо сажусь рядом с кроваткой, где дремлет моя дочка. Облокачиваюсь на бортик, некоторое время изучаю ее нежное личико. Обычно Алиска меня успокаивает, но не сейчас.
Тревога усиливается, за ребрами давит, ладонь прожигает металлом. Крепко держа крестик, будто от него зависит будущее, я еще раз звоню Вике.
Тишина…
Роняю голову на скрещенные руки, протяжно выдыхаю и устало прикрываю глаза.