Неприкаянные
Шрифт:
— Кто-то должен был это сделать. Бог направил вашу руку.
— Он брат мой, — в задумчивости отвечал Айдос.
— Для неба нет разницы, кто несет зло: близкий или далекий человек. Уничтожить надо зло.
— Есть разница, Доспан. Небо могло направить и другую руку, а избрало мою. В наказание, видно…
Доспан ухватился за слово бия. Ждал его, нужно оно было ему.
— Нет вашей вины, мой бий. Если уж наказывать кого, так Туремурата-суфи. Ведь он подослал Бегиса к Айдос-кале. Наказывать надо не защищающегося, а нападающего.
— Ты понял это, Доспан. Спасибо тебе, — вздохнул облегченно Айдос. — Понимают ли степняки? Они видят кровь лишь на моих руках. И я боюсь показывать их людям.
— О мой бий! Подвиг смывает кровь. А вы совершили подвиг.
С надеждой глянул на стремянного бий. Снимал он вроде бы тяжкую вину с Айдоса.
— Скажи об этом людям, Доспан.
— Скажу, мой бий…
Сдержал стремянный слово. Но правильно ли поняли степняки его или нет, не узнал Айдос. Да и как узнаешь, если стены юрты заслоняют от тебя мир…
Доспан не был мудр, однако сообразил, как донести до бия ответные слова степняков. Привел однажды в юрту Кадырбергена и Кабула. Не простых степняков — биев.
Кадырбергена привести легко было, он и сам хотел видеть Айдоса, говорить с ним. Томился бездельем неполноправный бий. Шла война с недругами, а места в этой войне для Кадырбергена не находилось. В нукеры его не брали: какой из него нукер, если не только меча, простого ножа на поясе не носил! Добывать пищу для нукеров не умел, на руку был чист, а тут надо воровать в соседних аулах коров и овец. Вот и получалось — не нужен Кадырберген никому. И в тихие-то дни мало кто нуждался в неполноправном бие, а в беспокойные — и вовсе забыл о нем. Деятельная же натура Кадырбергена мириться с этим не могла.
Едва заикнулся Доспан о желании Айдоса поведать степнякам правду, как неполноправный бий тотчас надел на себя чекпен и поспешил в белую юрту.
С Кабулом пришлось повозиться, прежде чем он решился поехать в Айдос-калу. Ему правда Айдоса ни к чему была. Кто на кого поднял меч — не все ли равно! Но меч поразил Бегиса, военачальника кунградского. Самого суфи поразил вроде бы. Вот что важно. Тут думать надо, в какую сторону податься. И когда податься. Не угодить бы вместо свадьбы на похороны.
Думал, гадал Кабул, а тут явился Доспан и принялся уговаривать бия сесть на коня и ехать в Айдос-калу. Торопить вроде стал: плохо, мол, Айдосу.
Ну, что плохо Айдосу, не велика печаль. Пусть вовсе сгорит. Не сгорел бы хан хивинский!
Потому не об Айдосе тревожился Кабул, соглашаясь ехать в Айдос-калу, а о хане хивинском. Может, время поклониться хану? Упустишь время — потеряешь ловчую птицу.
В один день, в один час вошли в белую юрту старшего бия Кабул и Кадырберген.
Удивился Айдос. А удивившись, сбросил часть тяжести, что лежала на сердце. Люди все-таки не отвернулись от старшего бия.
Кадырберген начал с того, что проклял
— Наш меч справедлив и пусть разит недругов, — сказал Кадырберген. — Стала бы недругом рука моя, отрубил бы не задумываясь.
Про руку сказал, а думал про брата Айдосова. Недругом был Бегис.
Охотник Кабул вступать в разговор не торопился. Будто выслеживал дичь. Не спугнуть бы ее прежде времени, не выстрелить бы впустую! Пальнешь, а проку никакого. Да и зачем вообще стрелять, если не знаешь в кого. Надеешься убить фазана, а убьешь воробья.
Но стрелять все же надо было, раз уж началась охота. Выстрелил он, однако, для начала в воздух.
— Много ли меч наш поразил недругов? — спросил Кабул. — Поредели ли ряды кунградцев?
Айдос не знал, сколько кунградцев полегло, не подсчитывал. Не до того ему было в бою. Делал это Доспан. Счет, правда, у него был особенный. Считал он как пастух.
— Четверть стада легло, — сказал он.
— Сколько это, четверть стада-то? Войско у суфи, говорят, восемьсот мечей.
— Двести, — поправил Доспан. — Нам со стены городской все видно. Двести голов стадо.
— Значит, пятьдесят… — задумался Кабул.
Не поверил он Доспану. И что двести мечей у суфи, соврал пастух, и что пятьдесят кунградцев легло, тоже соврал. Но сколько-то полегло? Отбили дважды хивинцы атаки кунградских джигитов. Да у Бегиса слетела голова.
Доспан же не унимался:
Тридцать коней мы выловили. Посадим на них наших аульчан. Если со стороны кто придет безлошадный, ему дадим в руки повод.
Не нравилось Кабулу, что стремянный говорит о делах племени как бий, как старейшина рода, решил осадить его поговоркой степной:
— Дорога похвальбы усеяна камнями греха. Айдос кивнул, соглашаясь с Кабулом:
— Силен Туремурат-суфи. Немало горя еще принесет он степи.
Узнал Кабул кое-что о кунградцах и хивинцах. А чья сторона перетянет веревку удачи, пока неясно. Но хивинцы стоят крепко и помощь могут получить от Мухаммед Рахим-хана. Кунградцам же помощи ждать неоткуда. Пуст Кунград: все, что мог собрать суфи, собрал и бросил к стенам Айдос-калы.
Правильно, выходит, поступил Кабул, отправившись к старшему бию. Дело старшего бия, видно, восторжествует.
Повеселел охотник:
— Как ни силен тигр, а капкан на него все же найдется.
Кадырберген поддакнул:
— Найдется капкан…
Понравилось старшему бию, что степняки осуждают правителя Кунграда, предрекают его гибель. Но приблизить конец суфи, видно, не собираются.
— Хорошо бы сообща найти капкан для тигра, — сказал Айдос. — Всей степью загнать его туда.
Веселость сразу покинула Кабула. Пожалел, что заговорил о капкане для суфи. А когда приходила к охотнику жалость к самому себе, голос его становился скрипучим, как у козла. И он жалобно произнес: Трудно найти такой капкан.