Неприкаянные
Шрифт:
Время от времени наведывался разбойный бий в камыши. Проверял, сидит ли там волк степи — правитель Кунграда. Подсчитывал глазами лазутчиков, много ли у него джигитов: не убавилось ли, не прибавилось ли? Что тридцать голов снесли хивинцы, знал — следил за стычкой у рощи. Не больно смело вели себя кунградцы. Могли потерять и пятьдесят голов. И все же кроме кун-градцев кто мог еще повалить этого быка Айдоса? Никто. Потому, думалось, Орынбаю, пусть стараются кунградцы, пусть морят голодом этого хана каракалпакского, а Орынбай подождет. Его время наступит. Надо лишь держаться около Айдос-калы, зорко следить за волком и быком.
Маман-бий
Маман и сам считал, что виноваты во всем ханы. Но вот донесся до него слух, что покинул камыши правитель Куиграда, вышел вроде из войны, мира хочет; Бегис же, говорили, остался на берегу Кок-Узяка драться с Айдосом до конца.
Забеспокоился Маман. Не в ханах, выходит, дело, — в кровной вражде. Но как унять эту вражду? Самому поехать к Айдосу, убедить его помириться с Бегисом? Уговорить простить младшего брата за содеянное по глупости. Молодость ведь неразумна. Но послушает ли его старший бий? Поймут ли бескорыстность Маманова шага? Бии-то все ищут выгоду для себя, о покое степи мало думают. Со стороны бы кто дал совет Айдосу, тогда, пожалуй, старший бий задумался бы.
Решив так, оседлал коня Маман и поехал к казахам. Он и до того намеревался вместе с Мыржыком поклониться соседям, рассказать о своих бедах. Но Мыржык хоронил тестя, и теперь ехать надо было одному. Может, это и к лучшему было. Мог молодой бий горячностью своей насторожить соседей, а к чему настороженность в таком деле? Здесь спокойствие нужно, доверительность и доброта.
Далеко в степь казахскую не стал забираться Маман. Жил за Жанадарьей Седет-керей — известный бий Малого жуза, старейшина рода, к нему и свернул Маман. Невелик был ростом казахский бий, по пояс Маману всего лишь, лицом — дитя, сединой — старик. Да Ата-бий, как называли главу рода казахи, и был стариком. Годы свои не считал, но набежало их, наверное, около ста. Прежде, в молодости, высоким и сильным был бий, время высушило его, рост поубавило, но не поубавило время мудрости, памяти не отняло. Умнейшим считался в казахской степи Ата-бий. А ум не бесценное ли богатство, не россыпь ли золотая? За зернышками золотыми и приходили к Ата-бию степняки.
Старик встретил Мамана как друга. А другу откажешь ли в помощи? Подумав, решил Ата-бий:
— Поедем, Маман, к вашему Айдосу. Разбудим словом доброту его сердца. Братство не в доброте ли?
Усадили старика на одногорбого верблюда.
Сын Ата-бия, Айтуган-батыр, оседлал чалого скакуна, крупного, сильного, другой бы не понес пятипудово-го джигита, взял за повод верблюда.
— Маман, — сказал Ата-бий, — ты знаешь, где стоит Айдос-када, показывай дорогу. И не ошибись.
Когда-то Ата-бий видел на празднестве Айдоса, молодого, красивого, могучего. Как молодой турангиль, расправивший ветви, поднимался ввысь сын Султан-гельды. И светлую дорогу нарек ему казахский бий. Великую дорогу.
«Споткнулся, что ли, Айдос или свернул с верного пути? —
Издали и трудное кажется легким, черное в дымке дня светлеет. К простому подготовил себя Ата-бий. А когда приблизился, не увидел простого, увидел сложное. Черное увидел вместо светлого.
Стена окружала Айдос-калу. По стене ходили нукеры, сверкали на солнце их мечи.
Остановил своего скакуна Айтуган-батыр. За скакуном остановился и одногорбый верблюд.
— В город нас не пустят, — сказал Маман. — Нукеры стреляют во всякого, идущего к воротам.
— Мы не воины, мы идем с миром, — ответил Ата-бий. Он вынул из- за пазухи два белых платка и подал их Маману и Айтуган-батыру. — Поднимите выше, пусть видят нукеры доброту наших намерений.
Белый цвет испокон веков служил людям защитой. Послужил защитой и сейчас. Не вспыхнул огонь, не раздались выстрелы на городской стене, хотя нукеры и держали ружья наготове и приказано им было не подпускать чужих менее чем на сто шагов.
Навстречу казахскому бию выехали из ворот два всадника.
— Кто вы и что вам нужно? — спросил первый всадник, приблизившись к путникам. Это был Доспан, и узнал он Мамана! Но, по правилам войны, не должен был признаться в этом.
Маман-бий обиделся и сказал недовольно:
— Сынок, открой глаза, если не можешь открыть сердце. Мы доброжелатели бия твоего, и имя наше ему известно.
Смутился Доспан. Верно ведь, известно имя «русского бия», и глупо прикидываться слепым и беспамятным.
— Бий-ага, я знаю вас, — стал оправдываться стремянный. — Знаю и за честь считаю говорить с вами. Но Мухамеджан-бек вас не знает, и ему вы должны дать ответ!
— Нам не нужен твой Мухамеджан-бек! — бросил со своего верблюда старик. — Нам нужен Айдос, старший бий каракалпаков. С ним хочет говорить отец — бий казахов, — добавил Маман.
Доспан повернул коня и поскакал в аул, именуемый теперь городом. Второй всадник остался стеречь путников.
Немного времени требовалось на то, чтобы доскакать Доспану до юрты Айдоса, передать ему просьбу казахского бия и вместе со старшим бием вернуться назад. Тропа-то с версту, не больше, хороший конь одолеет ее за мгновение. А ждали гости час целый. Успел за это время Ата-бий два раза уснуть и два раза проснуться, Маман-бий — переседлать коня своего, а Айтуган-батыр — накормить верблюда и сам поесть. На дастархан в Айдос-кале он не рассчитывал. Да и можно ли было рассчитывать на дастархан, когда и в город-то путников не хотели пускать.
Переседлывая коня, Маман подумал, что нелегко, видно, старшему бию выйти из собственной юрты. Держит его хивинский бек в городе, как вола в загоне, без пастуха на волю не выпускает, а если и выпустит одного, то только на длинном аркане.
Наконец Айдос и Доспан выехали за стены города. К казахскому бию, однако, близко не подъехали. В десяти шагах от бия остановил своего коня Айдос и произнес приветствие, принятое у степняков:
— Салом алейкум, отец!
— Ваалейкум ассалом, сынок! — ответил бий. Если б не видел Айдос, как открывается рот старика, не поверил бы, что это им произнесены слова, — так громко и так бодро они прозвучали. Велик бог, вложивший могучую силу в крошечное существо, похожее на дитя, убеленное сединами.