Неприкаянные

Каипбергенов Тулепберген

Этим сравнением бий унизил гостя. Выходит, против волков воюет войско хивинское? Доблестное войско великого хана словно гончая рыщет по степи?

— Для чего триста нукеров? — съязвил бек. — Хватит одного. Человек с такими, как у вас, плечами, думаю, справится с волком.

Почувствовал бий, что так и до разрыва недалеко. А нужен ли старшему бию разрыв? Нужна ли стычка с военачальником? Возьмет тот своих нукеров и уйдет в Хиву.

— Великий бек, — сказал примирительно Айдос, — я не искушен в ратном деле, хотя

дважды участвовал в походах хана. Если вы слышали о кунградском тигре, значит, он существует. Построим стену в десять локтей, через нее не перепрыгнет ни тигр, ни лев. Не возьмет нас за стеной правитель Кунграда.

За разговором гость и хозяин опустошили два подноса. Нежной была баранина, так и таяла во рту, так и проскальзывала в желудок. Покончив с мясом, гость принялся за чай.

Чай у степняков напиток умиротворения. За чаем не спорят, за чаем говорят друг другу приятные вещи.

Начал с приятного и Айдос, сказав:

— Доброта ваша, бек, беспредельна. Поднимут нукеры стены города, высечем имя ваше на воротах, смотрящих в Хиву.

— Спасибо, бий, — склонил голову гость.

— Подарим вам коня чистой крови.

— Спасибо, бий…

— Цветами усыпем вашу дорогу от Айдос-калы до Хивы.

— Спасибо…

Много бы еще приятного сказал Айдос гостю за пиалой чая, но тому было достаточно и этих трех обещаний. Да и не для приятных слов он затеял разговор со степным бием.

— Все это я приму с благодарностью, — остановил хозяина бек, — если доживу до мирного дня и если в тот день увижу вас живым и невредимым, бий. Мы пришли в степь воевать, а судьба воина во власти неба. Как решит бог, так и будет.

У Айдоса защемило сердце. Что это бек все о смерти да о смерти говорит? Ведь ради жизни бия и его степняков пришли сюда сотни хивинцев.

— Да, все во власти неба. Небо посылает смерть, небо дарует и жизнь. — Айдос все же хотел утвердить жизнь. Последним поставил это слово.

Гость упрямо поменял слова местами:

— Сохраняя свою жизнь, обрекаем другого на смерть. — Не для игры гость поменял слова местами и будто подводил хозяина к черте, которая и судьбу его собственную определит. Спросил, глядя в глаза Айдо- су:- Что изберете, бий, жизнь или смерть братьев своих, когда мечи ваши столкнутся в бою?

Спросил о том сейчас, в юрте бия, за пиалой чая, а собирался спросить, наверное, много раньше, когда только сели на коней и выехали из северных ворот Итан-калы. И всю дорогу, должно быть, мучился желанием узнать, поднимет ли старший бий меч над головой братьев. И не один бек, видно, мучился этим желанием. Хан, поди, тоже гадал, куда повернет Айдос в решающую минуту, сохранит ли верность Хиве?

— Меч сам изберет смерть или жизнь, — уклончиво ответил бий. Не мог он так легко решить судьбу братьев своих.

— Меч в руке, а рука подчиняется сердцу, — отбросил неопределенность бек. Ему надо

было узнать, что в сердце Айдоса.

— Сердце мое человеческое, — сказал Айдос, и боль была в сказанном.

— Слабое или сильное? — полюбопытствовал бек. — У слабого оно слабое…

Лез в душу Айдоса этот неугомонный сотник. Уже все, кажется, узнал, до всего добрался. Остановиться бы пора, передохнуть бы дать бию, уставшему от дум печальных.

— О бек, вы молоды, — сказал Айдос. — А молодости многое неведомо. Сердце может быть и слабым, и — сильным…

— В бою оно должно быть только сильным, — настаивал сотник.

Мука исказила лицо бия.

— И будет сильным… — произнес он. — Меня не пощадят, и я не пощажу. Меч обнаженный все решит. Только меч…

36

Мирно спали в ту ночь и Айдос, и Мухамеджан-бек. И аул спал. Что тревожиться степнякам, когда в селении стоит войско хана и в каждой юрте сладко храпят пять-шесть нукеров. Постовые тоже не больно старались. Обойдут раз-другой стену городскую да, прислонясь к камню, смежат веки. А как веко опустилось, тут и дрема. Одни дозорные бодрствовали, мерили дорогу от холма до аула и от аула до холма. Но тихо было.

Однако обманчивая была эта тишина. И если бы дозорные берег Кок-Узяка проверили, то услышали бы необычный шелест камыша. Беспокойно шумели заросли, словно раздвигал их кто-то плечом или грудью, подминал под ноги. Перед самым рассветом ярко вспыхнул огонь на берегу. Огромный сноп камыша, сухого, выстоявшегося за зиму, загорелся и осветил берег, и холм, и аул. Не сам загорелся, чьей-то злой рукой был зажжен. А когда пламя взвилось к небу, берег огласился криком сотен глоток:

— Ур-р! Бей!

Джигиты Туремурата-суфи летели на аул Айдоса, чтобы растоптать его, сжечь, развеять прах по ветру. И ханских нукеров изничтожить, и самого бека порубить. От крика, а может, и от топота проснулись постовые, застучали в сигнальные барабаны. Прискакали в аул перепуганные насмерть дозорные.

— Враг напал! — кричали они. Айдос первым выскочил из юрты.

— Поднимайте джигитов! — приказал он. — Всех на городскую стену.

Бек замешкался. Не мог сотник предстать перед нукерами в ночном белье, безоружным. А когда оделся и вышел, воины уже бежали к стене.

— На коней! — скомандовал бек.

— К чему на коней? — остановил его Айдос. — В темноте конные не разберут, кто свой, кто чужой. Пусть кунградцы пойдут к аулу, здесь мы их встретим пулями.

Однако люди, услышав сотника, повернули назад, к коновязи, и часть джигитов показалась на конях, но часть все еще была пешей. И пеших Айдос повел к городской стене, за укрытие, наставляя:

— Не торопитесь стрелять, львы Хорезма! Пули — не зерна джугары, не бросайте их на землю. Каждая должна найти кунградца.