Неприкаянные
Шрифт:
— Со стороны Кок-Узяка приближается всадник!
Мухамеджан-бек должен был скомандовать: «В седло!» Но не скомандовал. Не знал, что за всадник приближается к Айдос-кале. Бек спросил дозорного:
— Кунградец?
— Да, мой бек. Мингбаши Бегис.
Не поверил сотник. Пошел к городской стене, поднялся на нее, посмотрел в степь.
Со стороны Кок-Узяка, верно, ехал всадник. И был это Бегис-бий. А то, что он мингбаши, говорила одежда его, яркая, богатая, говорил конь — хорасанский скакун чистой крови. Такого коня не
«Хорош конь, хорош всадник, — подумал бек. — Оба не дрогнут в бою».
Всадник проехал к джангилевым зарослям, остановил коня и посмотрел с вызовом в сторону аула.
Бек спустился со стены и побежал к юрте Айдоса. По пути крикнул нукерам:
— На коней! — Теперь можно было приводить сотни в боевой порядок. — Без шума только, — предупредил он пятидесятников. — Ведите людей к воротам, укройтесь за стенами.
Айдосу бек сказал:
— Там ваш брат. Может, он пришел с миром, а может, с войной. Докажите, что вы воин хана и слава Хорезма — ваша слава.
Он помог Айдосу подпоясать ремень, подал ему меч и копье.
— Враг наш коварен. За Бегисом роща, а в роще кунградцы. Не поворачивайтесь спиной к зарослям. Люди суфи умеют бросать ножи на тридцать шагов. Ваши плечи — хорошая мишень для этого.
Старшего бия била лихорадка. Озноб мешал ему говорить, губы дрожали, будто стоял нагой на зимнем ветру. Поэтому он не открывал рта. Кивал лишь головой, соглашаясь с беком.
Бек заметил волнение Айдоса и сказал:
— Стыдитесь, бий. Малодушие равно измене. Если дрогнет ваша рука в схватке, моя рука не дрогнет. Хан назначил меня судьей и палачом изменников, кем бы они ни были. Знайте это, Айдос!
Снова ничего не ответил старший бий. Вложил меч в ножны и вышел из юрты.
Доспан уже ждал хозяина и держал под уздцы оседланного коня. И он был взволнован. Чувствовал стремянный, что черный час наступил в жизни его господина и что смерть от него так же близка, как близка была для Доспана, когда он встретил в степи биевых братьев.
Айдос вскинулся в седло и сделал это легко, как если бы был совсем юным. Вдел ловко правую ногу в стремя, проверил его. Остался доволен и стременем, и конем, и самим собой. Сказал Доспану:
— Помнишь, сынок, наш уговор?
— Помню, бий! — ответил Доспан. — «Быть рядом, когда на коне и когда под конем».
— Сейчас забудь его, Доспан. Я должен быть один. Доспан кивнул. Глаза жгла горячая слеза, и он убрал ее, смежив веки.
Бий послал коня, и тот ходко пошел прочь от юрты. Мухамеджан-бек поспешил следом, но Айдос остановил его:
— До сегодняшнего дня я обходился без вас, бек. Обойдусь и нынче. Оставьте меня!
Конь вынес Айдоса за ворота.
Безлюдно было в степи, лишь возле рощи, у одинокого ветвистого джангиля, маячил всадник.
Радостное до упоения и грустное до слез прошлое встало перед глазами бия. Таким встает детство, всегда желанное
Впору было остановить коня, повернуть назад, в аул, и сказать беку: «Казни меня, сын Хорезма! Я не мог предать свой род, я предал хана». Но не остановил коня Айдос. Погнал его. Словно ветер полетел тот к одинокому джангилю.
Хотел крикнуть: «Здравствуй, брат!» Обнять хотел его, прижать к груди по-отцовски: ведь остался старший бий главой семьи, главой рода, а они, младшие братья, вроде сыновей. А вот не крикнул так. Крикнул иначе:
— Умри, Бегис!
Но что крик? Только крик. Не вынул меча из ножен Айдос, не занес над Бегисом. Не отрубил ему голову.
Осадил коня. Сказал, тихо сказал, чтобы в роще не услышали:
— Смерти ждешь? Бегис ответил:
— Как и ты, Айдос.
— Значит, нет у нас иной доли! Только смерть! Только смерть…
День был тихий. До того тихий, что ветви джангиля, еще голые по весне, не качались и трава степная не колыхалась. И в этой тишине слышно было, как тяжело дышат братья, как стучат их сердца.
— Смерть-то наша кому нужна? — спросил Айдос.
— Моя смерть нужна тебе.
— Нет, Бегис. Мне не нужна твоя смерть. Я хочу жизни своим братьям, а недруги наши посылают тебя под мой меч.
— Как и тебя послал на мое копье Мухамеджан-бек.
— Выходит, смерть сыновей Султангельды нужна лишь недругам нашим?
Бегис недобро усмехнулся:
— Если Мухамеджан-бек тебе недруг, зачем же служишь ему, Айдос? Поверни коня в рощу, там встретят тебя как друга.
Не копьем, не мечом — словом ударил Бегис брата. Заныло сердце старшего бия.
— Вот для чего ты вызвал меня в степь, коварный! Он выхватил меч и кинулся к Бегису. Тот, защищаясь, выставил вперед копье.
Конь Бегиса невольно попятился назад, и меч, скользнув по древку копья, уткнулся в стремя Айдоса.
— Умри! — закричал в ярости бий. И снова замахнулся мечом.
Но Бегис был уже недосягаем; несколько шагов отделяло братьев друг от друга — и достать младшего было нельзя.
— Ну, убей! — в опьянении каком-то прошептал Бегис. — Убей брата, ты палач нашей семьи, палач рода всего. Народ ненавидит тебя, проклял народ Айдоса!
Ранил словом старшего бия Бегис. И как ранил! Содрогнулся Айдос, закачался в седле.
«Народ проклял меня! За что? Не я ли хочу счастья и мира степнякам? Не моими ли руками поднимается город каракалпаков? Не на себя ли принял я все стрелы, пущенные врагами в народ мой? Нет! Люди не прокляли меня. Лжет Бегис. Лжет лицемерный суфи! Лгут недруги!»
Собрал силы Айдос, преодолел минутную слабость. Поднял меч и послал коня вперед, на брата.
— Все-таки ты умрешь!
Защищаясь копьем, Бегис опять отступил. Его темно- серый скакун, почуяв, что не собирается нападать его хозяин, а лишь защищается, повернул за джангиль, стал уходить от врага.