Неприкаянные
Шрифт:
Долго раздумывали аульчане и сказали:
— Скачи, бий, к Жанадарье.
Казахов все же не назвали. Побоялись назвать чужих.
— К Маман-бию скачи. Маман-бий степнякам не враг.
Мыржык и сам хотел выбрать Мамана, да побоялся, как бы не воспротивились степняки. Бог знает, что на душе у аульчан.
— Воля ваша, — сказал Мыржык и поклонился аульчанам. Легче стало у него на сердце. Отогнал вроде мысль о смерти. — Поскачу к Маман-бию. А вы готовьте мечи.
Степняки пошли вниз, к
Кумар встретила мужа за пологом. Стояла, должно быть, все это время и слушала, что говорили аульчане. Господин мой, — прошептала Кумар, — святое дело замыслили вы.
На руках у Кумар был сын, маленький Ерназар, дорогое Мыржыку существо. Он принял его от матери, посветлевший и радостный, и сказал:
— Женщина, которой понятна мудрость воинов, сама может стать воином.
Вспыхнула, польщенная похвалой, прекрасная Кумар.
— Если разрешит мой господин.
Свои слова он произнес в шутку и хотел услышать шутливое в ответ, а услышал серьезное.
«Или пришло время и женщинам брать в руки оружие? — спросил он себя. — Кумар-то не знает, какое время пришло для степняков. Не видела еще огня войны, что пылает в степи».
А Кумар знала, Кумар видела. Сердцем матери угадывала, откуда крадется смерть.
— Пришло время, — сказала она.
Он посмотрел на жену с удивлением. В самом ли деле Кумар способна взять в руки меч и копье? Ведь не имя делает воина воином, а мужественное сердце. И вдруг вспомнил: ненавистного хивинца убила-то Ку-мар, нежная, прекрасная Кумар.
Восхищение и страх охватили Мыржыка.
— Дам тебе меч, — сказал Мыржык. — Оставлю вместо себя бием аула.
Кумар опустилась на колени и поцеловала полу его чекпена, как воин целует полу ханского халата перед походом.
— Благодарю, мой господин.
— Послушаются ли тебя аульчане? — засомневался Мыржык. — Я не видел сотника-женщину. И они, наверное, не видели.
— Не видели, но слышали дастан «Кырк кыз». Разве не женщины защитили свой народ? Разве не они прогнали врагов родной земли?
«Да, ты могла бы быть героиней этого дастана, — подумал Мыржык. — Ты прекрасна, Кумар!» Подумал, но не произнес этого вслух. Не хотел возвышать жену. К лицу ли бию смотреть на женщину снизу вверх, а не иначе?
— Женщины защитили, верно, — повторил Мыржык слова жены. — И ты защитишь свой аул, сына своего. Верю, Кумар. А я потороплюсь к Жанадарье за помощью. Пяти лун не пройдет, как вернусь с джигитами Мамана. Разобьем войско кунградское.
Кумар поднялась, произнесла, глядя в глаза ему: Там брат ваш.
— Что из того? — спросил он.
— Хорошо ли поднимать меч на брата? — объяснила сказанное Кумар.
— Не я поднял, они подняли, — с раздражением ответил Мыржык.
— Бий-кайнага
Мыржыка сердила эта похвала жены в адрес Айдоса. Вечно защищала она старшего бия.
— Помолчи, жена! — повысил голос Мыржык. — Что ты смыслишь в мужских делах! Сердца наши закрыты, и что в них — только богу известно.
Грустными стали прекрасные глаза Кумар.
— Я попрошу бога открыть твое сердце, — сказала она. — Мать он услышит.
Вовсе рассердился Мыржык:
— Не гневи всевышнего! До нас ли ему, когда мир залит слезами боли и отчаяния.
— До нас, — уверенно ответила Кумар. — Вражда трех братьев и породила эти слезы боли и отчаяния. Помиритесь, сыны Султангельды! Люди простят…
Люди простят! Ново было это для Мыржыка. Неужели степняки осуждают своих биев? В мысли и дела их вмешиваются? Не лжет ли Кумар, не ради ли собственной прихоти затевает разговор о мире между братьями? Ей-то мир нужен, а Туремурату-суфи, а хану хивинскому нужен ли?
— Говоришь, люди простят?
— Да, мой повелитель! — с надеждой посмотрела на мужа Кумар. — Простят…
— Ха, послушают ли людей Айдос и Бегис, сядут ли за добрый дастархан? Сядут ли рядом Мухаммед Рахим-хан и Туремурат-суфи?
Она не знала, сядут ли правители Хивы и Кунграда за дастархан и разломят ли лепешку дружбы. Кто читает мысли правителей?
Глупая. Скорее сойдутся Аму и Сыр, чем суфи и Мухаммед Рахим-хан. Вместе им не быть на земле.
— Значит, не против братьев встаете вы, повелитель мой?
— Нет, против суфи проклятого. Против этого кун-градского волка.
Молодой бий был в гневе. Глаза его горели пламенем мести, и, как батыр перед схваткой, Мыржык собрался весь. Брови сошлись на переносице, губы сжались.
Таким не знала мужа Кумар. «Должно быть, неистов он в бою, — подумала она. — Не дай бог встретиться братьям на ратном поле».
Она взяла из рук Мыржыка сына, чтобы положить малыша в колыбель, и спросила мужа:
— На той стороне Жанадарьи не будете? Правый берег Жанадарьи ему не нужен был. Ведь к Маману он собирался, а не к казахам и не к русским.
— В этот раз не буду, — ответил он.
— А в другой?
— В другой перееду.
— Возьмите тогда сына с собой.
Удивляла нынче своего мужа Кумар. И твердостью, и решительностью, и мудростью удивляла. И тайной какой-то.
— Зачем сына-то? Мал еще. В седле не удержится… Она улыбнулась, показала свои ясные жемчужинки зубов.
— К тому разу подрастет. А седло ему обошью бархатом. Настоящим джигитом будет на коне.
Не понял жену Мыржык. Ни седло, ни стремена, ни бархат не объясняли тайну. Повторил сказанное: