Неприкаянные
Шрифт:
Не знал старичок, что это войско хивинского хана, потому не повязал на голову чалму, как принято в Хиве, а надел кураш, который обычно носят каракалпаки Впрочем, аульчане никогда не расстаются со своим чер ным меховым колпаком.
Долго шел к беку старичок: с палкой не поспешишь, не поскачешь. Надо было сесть на коня, да был ли конь у этого жалкого бия? Поди, во всем селении не было настоящих коней. Наконец дошел старичок до бека и, дойдя, поклонился ему. И так, склонившись, произнес приветствие:
— Мир вам, великий
Увидел старейшина и Айдоса, но понял, что главный тут не бий каракалпаков, а этот сотник, перепоясанный ремнями и увешанный оружием.
— И вам мир, уважаемый, — ответил бек.
— Пожалуйте в аул, — показал руками на селение старейшина. — Гостем будете.
Бек сделал строгое лицо и голосом холодным и жестоким произнес:
— Прежде чем войти в аул, мы должны узнать — враги или друзья нас там ждут…
— Друзья, друзья! — заверил бека старичок.
— Для нас друзья лишь те, кто пребывает под владычеством нашего хана.
— Ваш хан — наш хан, — ответил старейшина. Хитрым оказался старик — нашел что сказать беку.
Но не прост был бек, хитрому слову не поверил. Стал допытываться:
— А кто наш хан?
Забегали растерянно и испуганно глазенки бия. Теперь-то пришлось глянуть и на Айдоса и спросить у него: кто его хан? Или сам уже хан?
Не помогла хитрость старичку. Не ответил Айдос ни словом, ни взглядом. Да и как ответишь, когда на тебя смотрят и нукеры, и сам бек. Догадался Айдос, однако: не ему, старшему бию, служит старейшина, не его чтут старшим аульчане. И пожалел их. Так кто же наш хан?
— Владыка мира, правитель Хивы, — пролепетал старичок.
— Друзья знают имя и достоинства хана?
Не знал имени хивинского хана бий. Он вообще мало что знал о великих мира сего. Время приглушило любопытство его, а без желания узнать разве что-нибудь узнаешь? Прошлое бы сберечь, а приобретать новое ни к чему. Не возьмешь с собой это новое в могилу.
— Назови, великий бек, и мы повторим, — сказал старик.
— Назовем, — злобно прошипел бек. — Назовем и заставим повторить! — Он повернулся к конным джигитам и скомандовал: — Развернуться цепью и двумя крылами обойти аул!
Вздрогнул Айдос при словах команды. Война начиналась. И так просто, и так неожиданно. Он не видел надобности в налете на селение. Старейшина не знал имени хивинского хана. Но что из того! Не знает бий имени и других ханов. Темный человек, дикий человек. Просветлишь ли его разум огнем и мечом?
Сотня стала разворачиваться цепью, охватывая аул с двух сторон. Бек тронул коня и направился к белевшей посреди селения юрте бия. Самого бия погнал впереди коня. Как пленного, как вора.
«Зачем это?»- спросил Айдос себя. У кого мог он спросить еще во вражьем стане? Вражий стан — войско хана. Оно делало все во вред старшему бию, во вред тому, чем жило его сердце.
Он тоже тронул коня и тоже направил его к белой юрте старейшины.
Доспан посмотрел на старшего бия со страхом. Неужели не остановится его господин? Неужели вынет меч из ножен перед этими бедными людьми, что прижались к своим юртам?
Не остановился Айдос, и кинжал вынул, правда не сразу. Но все же вынул. И кровь пролил.
«Не бий, не главный бий каракалпаков мой господин, — решил Доспан. — Он нукер хана хивинского». Решил, и горечь отчаяния пришла к нему. Увидел он господина своего в крови и себя в крови. Не на коне увидел, под конем.
Бек между тем пригнал старейшину к бийской юрте и остановился у входа.
— Сколько семей в твоем ауле, бий? — спросил бек. Снова забегали пугливо глазки старичка, снова замешкался с ответом.
— Немного.
Хитрил старикашка. Истина, видно, иной была, да не откроешь ее перед беком. Гнев вызовет истина у ханского слуги.
— Сколько же все-таки? Тридцать семей…
Оплошал старый. Не след было называть число. Глазом окинул бек селение и догадался, что аул вдвое больше. А тут еще нукеры, сжав кольцо, согнали людей к белой юрте.
Еликбаши, бородатый, толстый хивинец, сказал беку:
— Половина мазанок пусты, да еще насчитали девять брошенных очагов. Пепел на земле есть, а юрт нет. Сняты юрты.
«Откочевали», — догадался бек. Повернулся к старику, ткнул в его грудь рукоятью плетки:
— Куда откочевали?
Несильно ткнул, ягненок и тот не покачнулся бы, а старик упал. Нарочно, видно, упал, чтобы на земле оказаться и ухватить костлявыми руками ноги бекова коня.
— Великий бек, пощади! Глаза-то мои плохо видят, уши плохо слышат, не знаю, куда откочевали аульчане…
— Не знаешь, несчастный? — прорычал бек. — Какой же ты бий, если не видишь и не слышишь, что творят люди?
— Не бий я, прах всего лишь, песчинка на копытах твоего коня. Пощади.
Бек задумался. Надо было бы наказать бия за лукавство: покрывал он своих аульчан, притворялся немощным. А тот, кто покрывает враждебные действия своих подопечных, не творит ли зло хану? И, подумав, бек решил:
— Нужны ли человеку глаза, которые не видят? Нужны ли уши, которые не слышат?
Заплакал старик. Омывать слезами скупыми стал бекова коня.
— Пощади… Пощади…
Кровь сошла с лица Айдоса, глаза погасли. Жизнь будто покинула старшего бия. «Всевышний, — шептал он похолодевшими губами, — это ли торжество справедливости? Ослепив старика, ослепим ли истинных врагов хана. Старик-то на нас руку не поднимает».
Лишился бы глаз старик и ушей лишился бы, да спас его другой аульчанин, своей нерасторопностью спас. Пригнали нукеры степняка, покинувшего аул час назад и успевшего уйти со своим верблюдом всего лишь за ближний холм.